Даниэла Стил - Обещание страсти
Это что-то новое. Утешало только то, что она была безупречно одета. Даже лучше, чем обычно. Через спинку стула перекинуто норковое манто, которое она надевала очень редко.
— Почему ты сегодня такая нарядная, дорогая, собираешься куда-нибудь после ланча? — Столь необычное появление в норковом манто удивило его.
— Я начинаю новую жизнь. Собираюсь осесть дома.
Люк в письме, которое она получила утром, настаивал на том, чтобы она вернулась к своим прежним привычкам. Это было лучше, чем сидеть дома в мрачном настроении (или пить — новая привычка, о которой он не знал). Она решила последовать его совету. Вот почему она приняла предложение Эдварда пойти на ланч и вытащила манто. Но чувствовала она себя отвратительно. Как Тиффани, которая пыталась спрятать болезнь за мятными конфетами и мехами.
— Что ты называешь «новой жизнью»?
Он не осмеливался касаться ее романа с Люком, — может быть, она сама это сделает. Он боялся этого. Он подозвал официанта, чтобы заказать их любимое шампанское «Луи Родерер». Официант, кажется, растерялся, но изобразил понимающую улыбку.
— Ну, скажем, что я попытаюсь быть хорошей девочкой и начну встречаться со старыми друзьями.
— Уитни? — Эдвард слегка оторопел.
— Я сказала — хорошей, а не смешной. Нет, я решила вспомнить прежнее и оглядеться вокруг. Осесть дома.
Принесли шампанское. Официант налил, Эдвард попробовал и одобрительно кивнул. Официант снова налил, теперь уже им обоим. Эдвард поднял бокал, собираясь произнести тост.
— Тогда позволь мне сказать тебе: «Добро пожаловать домой!»
Ему хотелось спросить, извлекла ли она урок, но он не решился. Наверное, извлекла, хотя… наверное, извлекла. В любом случае несчастье состарило ее. Кизия выглядела лет на пять старше своего возраста, особенно в этом сиреневом платье с ниткой замечательного бабушкиного жемчуга. Он вдруг заметил кольцо. Всмотрелся и одобрительно кивнул.
— Очень мило. Новое?
— Да. Люк купил мне в Сан-Франциско. По его лицу пробежала тень — горькое чувство опять одержало верх.
— Понятно.
Дальнейших комментариев не последовало. Кизия уже допила свое шампанское, а Эдвард все еще потягивал свое.
— Как творческие успехи?
— Все наладится. За последнее время я не написала ничего, что мне хоть чуть-чуть бы понравилось. Да, Эдвард, я знаю. То, что ты на меня так смотришь, ничего не изменит. Я сама все знаю.
Она устала видеть недоуменно поднятые брови.
— Да, я не пишу так, как должна бы. Я похудела на двенадцать фунтов с тех пор, как ты видел меня в последний раз, я заперлась дома, потому что боюсь репортеров, и выгляжу на десять лет старше. Я все знаю. Мы оба знаем, что я пережила трудное время. И оба мы знаем почему. Перестань смотреть так неодобрительно. Это смертельно скучно.
— Кизия!
— Да, Эдвард?
Он вдруг понял по ее глазам, что она выпила больше, чем он думал. Он был так изумлен, что круто развернулся и пристально посмотрел на нее.
— Что теперь? Моя тушь смазалась?
— Ты пьяна, — почти шепотом сказал он.
— Да, пьяна, — прошептала Кизия в ответ, горько улыбнувшись. — И еще напьюсь. Чтобы стать веселой и легкой. Ну и что?
Вздохнув, он откинулся на своем сиденье, подыскивая нужные слова, и вдруг в дальнем углу увидел репортершу из «Дамских мод» — она наблюдала за ними.
— Проклятье!
— Это все, что ты можешь сказать, любовь моя? Я превращаюсь в алкоголичку, а все, что ты можешь сказать, — это «проклятье»?
Она играла с ним, зло и низко, но ничего не могла с собой поделать. Почувствовав, что он схватил ее за руку, она вздрогнула.
— Кизия, какая-то журналистка сидит здесь, и, если ты сделаешь что-нибудь, что привлечет ее внимание или настроит враждебно, ты пожалеешь об этом.
Кизия засмеялась глубоким грудным смехом и поцеловала его в щеку. Ей показалось это смешным, а Эдвард с ужасом почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля. Она не будет «хорошей девочкой» и, конечно, не собирается «осесть дома». Да и знает ли она, где дом… С ней еще тяжелее, чем когда-то с Лайэн. Она гораздо изворотливее, сильнее, тверже, упрямее… и красивее. Он никогда не любил ее больше, чем в этот момент. Ему хотелось встряхнуть Кизию или ударить. А потом заняться с ней любовью, может быть, даже посреди «Ля Гренвиль». Он сам испугался своих мыслей и потряс головой, как бы освобождаясь от них. Кизия похлопала его по руке.
— Не надо бояться старой глупой Салли, Эдвард, она тебя не укусит. Ей просто необходим материал.
Он подумывал, не уйти ли им сейчас, до ланча. Но это тоже могло плохо кончиться. Он чувствовал себя в ловушке.
— Кизия… — Эдвард почти дрожал от страха. Взяв ее руку в свои, он Смотрел ей в глаза и молился, чтобы она вела себя прилично и не устроила сцены. — Пожалуйста.
Кизия прочла боль в его глазах. Это ее отрезвило. Она не хотела видеть его страданий. Только не сейчас. Ей хватало собственных.
— Хорошо, Эдвард, хорошо. — Ее голос смягчился. Она посмотрела по сторонам и заметила, что репортерша делает пометки в блокноте. Ей не потребуется больше ничего записывать. Продолжения не будет. Она сможет только написать, что их видели. Никаких проблем. Их и так предостаточно. — Извини.
Она произнесла это, вздохнув, как ребенок, и откинулась ни банкетке. Эдвард почувствовал облегчение. Он снова испытывал к ней нежные чувства.
— Кизия, почему я не могу помочь тебе?
— Потому, что этого никто не может, — произнесла она со слезами на глазах. — Попытайся понять, что ты тут ни при чем. Прошлое не исправить. Настоящее — такое, как оно есть. Что касается будущего… я его пока не очень ясно вижу. Может быть, в этом вся проблема.
Она теперь часто представляла, что должна была чувствовать Тиффани. Как будто у нее украли будущее. Ей оставили кольцо с большим изумрудом и жемчуг, но не будущее. Эдварду не объяснить. Он всегда был так уверен в себе. Это тоже отдаляло его от Кизии.
— Ты сожалеешь о прошлом, Кизия?
Он с ужасом ждал ее реакции. Опять он не то спросил. Господи, как же трудно с ней говорить. Пытка, а не ланч.
— Если ты имеешь в виду Лукаса, Эдвард, — конечно, нет. Он — единственное светлое пятно в моей жизни за последние десять или двадцать, а может быть, и за все мои тридцать лет. Я могу жалеть только об аннулировании досрочного освобождения. Я ничего не могу с этим сделать. И никто не может. Это решение не подлежит апелляции.
— Понимаю. Я не представлял, что ты до сих пор так сильно вовлечена в эту… эту проблему. Я думал, что после…
Она с досадой посмотрела на него, и он замолчал на полуслове.
— Ты неправильно думал. И чтобы ты не умер от шока, прочитав об этом в газетах, я тебе скажу, что скоро туда вернусь.
