Подсолнух - Ирина Воробей
Татьяна отпрянула назад в растерянности. Слезы уже затмили глаза. Все лица и фигуры начали расплываться и засвечиваться. Она шмыгнула носом.
— Да ты же сама со всеми подряд трахаешься! И мне советовала. Не помнишь?
— Ааа! Хватит!!! — заорал Вадим на весь театр, схватившись за голову.
В холле мгновенно стало тихо. Все вокруг обернулись на них. Муравьева залилась краской. Русик, опешив, втянул живот и выпрямился. Татьяна делала частые почти всхлипывающие вдохи. Арина дышала тяжело и напряженно. Вадим, красный от гнева и стыда, закрыл лицо ладонями и стоял так, воздев голову к потолку. Первую минуту все пространство охватило напряженное молчание. Никто не решался выдать ни звука. Постепенно люди отвернулись к своим собеседникам и возобновили разговоры. Толпа зашевелилась. Воздух снова заполнил монотонный и успокаивающий гул голосов.
Вадим, глубоко вздохнув, осмотрел всех четверых равнодушно и остановился на Муравьевой:
— Извини, Лен, что пришлось все это выслушать, — он опустил взгляд вниз. — Рад был повидаться. Ты, как соберешься, позвони хотя бы за день, чтобы я подстроился. Приходи, с кем хочешь.
Парень выдавил из себя натянутую улыбку, посмотрев Муравьевой в глаза, а затем повернул безэмоциональное лицо к Татьяне и холодным тоном сказал:
— Жаль, что встретились.
Его ледяной взгляд заморозил ей душу. Она резко перестала всхлипывать. Даже дышать не могла все то время, что он уходил по коридору прочь, уводя Арину под руку. Сердце безжалостно ныло. Хотелось вырвать его голыми руками с кровью вон и растоптать.
— Я просто поражаюсь его терпению, — сказала Муравьева, вперив взгляд в Татьяну.
Та подняла на нее заплаканные глаза, пытаясь что-то высказать опущенным ртом, дрожащим от сдерживаемых рыданий, но мышцы ее не слушались. Русик растерялся, чувствуя себя не при делах. Он поглядывал то на Татьяну, то на Муравьеву, не решаясь заговорить. Подруга взглянула на него и, положив руку ему на плечо, представила, шмыгая носом.
— Очень приятно, — без улыбки кивнула балерина.
Щеки Русика окрасились в насыщенно розовый. Он не смог ответить даже дежурной фразой, просто по-дурацки улыбался и неуверенно протянул букет, который Муравьева приняла равнодушно. Она продолжала испепелять глазами Татьяну. Девушка чувствовала, как полыхают щеки и тлеет в душе утихшая горечь обиды. Она глянула на балерину жалобно и спросила:
— Можно, я пойду с тобой на мастер-класс?
Муравьева негромко посмеялась, запрокинув голову. Татьяна испытывала к самой себе презрение, желая провалиться в подвал и затеряться там под грудой обломков. Но терять теперь было нечего, потому она продолжала настойчиво глядеть на старую подругу, перед которой тоже чувствовала себя виноватой. Муравьева долго с пустотой смотрела в ответ, ничего не говоря. Она думала о чем-то с легкой усмешкой в уголках жирно накрашенных оранжевым губ. Минуту спустя балерина перевела взгляд на Русика, хмыкнула и положительно качнула головой. У Татьяны не осталось эмоциональных сил проявлять ликование, но признательную улыбку она выдавить смогла.
Домой девушка вернулась в слезах. С ходу кинулась лицом в подушку и зарыдала. Адлия первые минуты просто сидела на диване без движения, приостановив пришивание бисера к чашечке лифа, и бегала глазами по комнате, соображая, что предпринять. Татьяна ревела минут десять, а потом сама, как стихия, успокоилась. Она села на постели и уставилась в свое размытое отражение в пыльном окне. Женщина подошла к ней тихо и осторожно спросила:
— Что случилось?
Та всхлипнула и утерла указательным пальцем последнюю выскочившую слезу. Не поворачиваясь к соседке, ответила в отражении:
— Мне кажется, я все окончательно испортила.
Брови девушки сдвинулись домиком. В глазах застыло отчаяние.
— Что все?
Ей понадобилась минута, чтобы собраться с мыслями и дать четкий ответ на этот вопрос.
— С Вадимом. И с Ариной.
Она снова всхлипнула. Адлия присела на табурет, переложив с него ноутбук на кровать, и уперлась обеими руками в бедра, вывернув локти вперед.
— Расскажи, — сбоку на Татьяну смотрело сочувствие.
Девушка развернулась и, в последний раз всхлипнув, начала говорить. Она выкладывала историю вдумчиво, последовательно и осторожно, стараясь выставить себя в лучшем свете, чем Вадима. Она и сама не понимала, зачем ей что-то приукрашивать, привирать или не договаривать, поскольку это бы саму историю не изменило, а она нуждалась в полезном совете. «Или в одобрении? Жалости? Снисхождении?» — спрашивала сама себя, наблюдая за тем, как спокойная мягкая Адлия аккуратно пришивает бусинку за бусинкой на поролон, обернутый нейлоном. Женщина слушала, как всегда внимательно, не перебивая, иногда кивая. Татьяна уже знала, что параллельно она все анализирует.
Когда девушка озвучила последние события от выставки до спектакля, Адлия подняла голову и посмотрела в сторону окна, в котором будто разместилась черная дыра. Не было видно ни крапинки света, только раздвоенные отражения люстры с потолка.
— Знаешь, я вот молодая была глупая, — начала женщина, быстро вздохнув. — В двадцать один я была счастлива. Мы с первым мужем начали жить вместе. Ждали ребенка. Это еще в Казахстане было.
Женщина по-прежнему смотрела в окно. Татьяна замерла, как будто боялась спугнуть рассказчика, стараясь не издавать ни звука, ни шороха.
— Потом я застукала его целующимся с другой женщиной, коллегой, — она покачала головой неодобрительно, усмехаясь, как будто до сих пор четко помнила этот эпизод и ту коллегу. — Я сразу в истерику, скандал, ругань. Муж пытался мне объяснить, что та его сама поцеловала, что у него с ней ничего не было, но я, конечно, не поверила. Не сказать, чтобы та была красоткой сногсшибательной, перед которой ни один мужчина бы не устоял, но она была женщиной. Уже достаточно.
Адлия тихо засмеялась. Смех плавно перешел в глубокий вздох.
— В общем, я сильно обиделась, оскорбилась и сделала аборт. На девятнадцатой неделе.
На этом моменте женщина зажмурилась и до белого сжала губы, превратив рот в одну тонкую морщинку на бледно-желтоватом подбородке, а потом раскрыла рот в немом плаче на несколько секунд, глубоко-глубоко вздохнула и продолжила на выдохе.
— С тех пор не могу иметь детей.
Адлия, наконец, посмотрела Татьяне в глаза. Девушка сидела вся в напряжении, сдвинув брови и навострив уши.
— Муж, когда узнал об этом, от гнева влепил мне пощечину. Я тогда гордая была, ты что! Сразу оскорбилась, сразу собрала вещи, сразу уехала в другой город. Это потом уже от второго мужа всякие побои терпела, не вякнув ни разу, пока сбежать не
