Плейлист «Долго и счастливо» - Эбби Хименес
А я пережила его дважды.
Кристен достала из сумочки салфетки и сунула мне в руки.
— Спасибо, — просопела я, прикладывая салфетку к глазам.
— Я бы никогда от него не ушла, — я постаралась перекричать музыку. — Ни за что. Я бы всю жизнь ездила за ним по всему миру как группи.
Кристен помолчала, потом наклонилась к моему уху, чтобы я ее услышала.
— А ты не думала, что он хотел для тебя большего?
— Я знаю, что он хотел для меня большего, — подтвердила я так тихо, чтобы она не расслышала.
Песня закончилась, и сейчас Джейсон сделает то, что делает после каждой первой песни. Поприветствует и поблагодарит зрителей. Скажет что-нибудь личное о городе.
Значило ли что-нибудь для него это место? Интересно, он вообще в курсе, где находится, или ему пришлось смотреть на руку перед выходом на сцену?
Он поднес микрофон к губам.
— Спасибо, спасибо. Я очень рад вернуться в Лос-Анджелес.
Толпа заликовала. Я ждала, что сейчас он заведет разговор о пляже и Диснейленде или о пробках на 405-м шоссе.
Но он повел себя странно. Он замолчал.
Потом медленно — чуть опустились уголки губ, исчез задор в глазах — начал меняться. И внезапно стал совершенно другим, будто с лица слетела маска и обнажила всю его грусть.
Он молчал. Молчал так долго, что зрители начали перешептываться.
— Вообще-то, нет, — неожиданно серьезным тоном произнес он. — Мне было нелегко возвращаться в Лос-Анджелес. Простите. Просто… сегодня кое-что произошло, кое-что неприятное. — Он посмотрел себе под ноги и покачал головой. Потом снова поднял глаза и обвел взглядом весь зал. — Вы, ребята, еще ничего не знаете, но в Лос-Анджелесе я встретил любовь всей своей жизни.
Я судорожно вздохнула, сердце в груди замерло.
Зрители засвистели и заухали, но Джейсон поднял руку.
— Нет, нет. Это не то, что вы подумали. Таблоиды врут. С Лолой Симон мы просто коллеги и хорошие друзья. Эта женщина… — Казалось, он с трудом подбирает слова. — Она невероятная. Вообще-то, она приютила у себя моего пса. Так мы с ней и познакомились. А потом не хотела его отдавать. Сказала, я сначала должен доказать, что люблю его. — Он засмеялся, и толпа засмеялась в ответ.
— Мы очень быстро влюбились друг в друга, — продолжил он. — Я знаю, что говорят о любви с первого взгляда, — но это правда. Да я, черт возьми, влюбился в нее еще до того, как впервые увидел. Она поехала со мной на гастроли. Она талантливая художница и не смогла рисовать в дороге. — Джейсон обеими руками вцепился в стойку микрофона. — Гастроли — это всегда тяжело. Они выматывают. Но она решила поехать, потому что любила меня, хоть ей и пришлось многим пожертвовать. Но произошло кое-что ужасное, о чем я не мог ей сказать. И однажды я понял, что со мной ей будет плохо. Я не мог предложить ей нормальную жизнь и не мог защитить ее. Поэтому я сделал так, чтобы она меня возненавидела, и мы расстались.
Кристен сжала мою руку.
— Ты это слышишь? О чем он?
Я помотала головой. В глазах стояли слезы.
— Не знаю, — выдохнула я.
Джейсон засмеялся.
— Самое смешное, я получил, что хотел. Я хотел, чтобы она меня забыла. И знаете что? Она забыла. — Он провел по губам ладонью. — Сегодня у нее свидание. Я видел ее. Заезжал сегодня к ней в галерею и, когда выходил, увидел ее с каким-то парнем. Я чуть с ума не сошел, — прошептал он. — Думал, ничего не может быть хуже нашего расставания. Но нет…
У меня пересохло во рту. Перехватило дыхание.
— Кристен, он был там. — Я боялась отвести от него взгляд, чтобы посмотреть на подругу. — Он был там, — прошептала я. — Он приходил.
На этот раз он долго не мог взять себя в руки. Джейсон долго молчал, и зал замер в гробовой тишине. Над головами висели сотовые телефоны и снимали происходящее на видео. Его слова повисли в воздухе.
Джейсон зажмурился, а когда открыл глаза, голос его стал печальным.
— Ты думаешь, что знаешь, как выглядит любовь. Думаешь, сказки и мелодрамы подготовили тебя ко всему. Наконец находишь ее, настоящую, и понимаешь, что ничего в любви не смыслишь. — Он покачал головой. — Она была песней о любви, написать которую у меня никогда не хватит таланта. — На последнем слове голос его дрогнул.
— Слоан, — зашептала Кристен, — все плачут… — Она ткнула меня в бок. — Смотри.
Я оторвала взгляд от сцены и огляделась. Женщина, сидящая рядом со мной, прижала к губам ладонь и плакала. Плакали все.
Джейсон тоже смахнул пальцем слезы и поднял гитару.
— Ее уже не вернуть. Слишком поздно. Но эту песню я посвящаю Слоан. Она называется «Доказательство».
Мое хрупкое сердце разлетелось на кусочки. Я потеряла над собой контроль. Наклонилась вперед, закрыла рот руками и зарыдала.
Джейсон пел.
Пел о женщине, в которой соединились все четыре времени года. Когда шел снег, она несла с собой умиротворение и покой. Весной была манящим туманом над стеклянной гладью озера. Полной луной, белой и девственно-чистой на черном как смоль летнем небе. А осенью — такой живой, что можно было умереть от ощущения мира, потому что видел его своими глазами.
Ничего красивее он еще не писал. Ничего красивее я еще не слышала.
Это была моя песня.
Вокруг меня не было тысяч восторженных фанатов Джексона. Рядом со мной не сидела Кристен. Не было даже Джексона. Это пел Джейсон. И каждое слово было признанием в безграничной любви, извинением и мольбой о прощении, обращенными в никуда. Потому что он не знал, что я здесь. Для него это был всего лишь крик в пустоту, женщине, которая живет без него.
Но он так, так ошибался.
Когда музыка стихла, зал обезумел. Я никогда такого не слышала. Даже после самых популярных песен.
Джейсон обвел печальным взглядом беснующихся фанатов, будто все они были ему безразличны. Будто ему было все равно,
