Жиль Мартен-Шоффье - Однажды в Париже

Я встречал ее за два месяца до этого на благотворительном обеде в пользу жертв СПИДа. Журнал «Сенсации» зарезервировал там столик. Этьен, мой патрон, обожает такого рода барщину. Во-первых, потому что таков его вкус, а во-вторых, из расчета. В числе приглашенных гостей на таких мероприятиях бывают звезды, которые раньше или позже могут начать против нас судебный процесс за вторжение в свою частную жизнь. Их присутствие весьма устраивает наших адвокатов и может помешать искам со стороны их адвокатов. Не все попадают в эту ловушку, но Бурдон поддалась. И тоже из расчета. Ей нужно было увидеть свое фото на обложке «Сенсаций». На протяжении карьеры таких фото может быть раз, два и обчелся. Их количество может выделить вас среди ваших соперников. Но требования Жюстин Бурдон, так сказать, охладили нашу заинтересованность. Она требовала не только, чтобы ее фотографии, разорительные и экстравагантные, делал непременно Давид Лашапелль[25], но и чтобы интервью у нее брал Патрик Модиано, которого трудно найти и который всячески уклоняется от таких вещей. Ее не узнали бы на этих снимках, а текст не открыл бы ничего нового о ней. Я бесцеремонно расхохотался. Из вежливости. Если бы я не позволил себе этого, я рекомендовал бы ей принять холодный душ. Этьен обещал Жюстин, что подумает, а потом мы с ним вместе посмеялись над этим, но меня она видела только во время обеда и после этого никогда со мной не здоровалась. Каждый раз, открывая рот, она выдавала какие-то обрывки размышлений о нравственности, которые она кое-как перемешала, чтобы получилось подобие сентенции гуманитарного толка. Это было утомительно. И лицемерно, поскольку она старалась влезть своими лапами только туда, где это никого не затрагивало. Когда один из приглашенных упомянул об испытаниях на животных, которые проводятся при подготовке к выпуску косметических продуктов, святая Жюстина предусмотрительно удалилась с кафедры, откуда проповедовала: нельзя причинять вреда крупной парфюмерной фирме, чьим лицом она является. Что касается меня, то она меня просто рассматривала как пустое место. Но не в «Кристал Рум». Здесь я снова стал представлять интерес. Не стоит говорить, что это привело меня в ярость. Когда видишь, как звезды третируют журналистов, то задаешь себе вопрос: куда же смотрит «Эмнести интернэшнл»[26]? Поскольку у Жюстин Бурдон была на лбу этикетка «Снялась в кино», я был в ее распоряжении. Вместо того чтобы улыбнуться, я принял удивленный вид. Если бы я по радио услышал самого Христа, возвещающего свое пришествие, я не был бы более удивленным.

— Вы обращаетесь ко мне?

Я почувствовал, что она напряглась. Ее губы оставались приоткрытыми, обнажая зубы, но улыбку словно ветром сдуло. Жюстин проскрипела сквозь зубы:

— А к кому же еще?

Действительно. Но вместо того чтобы помочь ей выпутаться из неловкого положения, в которое она попала, я решил посмаковать ситуацию. Несмотря на пластические операции на губах и на груди (говорят, и на ягодицах тоже), эта аллегория эстетической хирургии преобразилась в воплощение благочестия. Я посоветовал ей самой налаживать свои светские контакты. Она удалилась, причем так же внезапно, как и появилась. Аньес расхохоталась. И тоном стюардессы разъяснила Фэйрфилду, что произошло. Ему было совершенно наплевать, что он упустил такой «кадр».

— Never heard of her[27].

Во всяком случае, сказал он, сегодня вечером его интересует только Аньес. Как и меня. Только у меня уже на старте были большие препятствия. Завтра вечером Брюс должен был взять ее с собой на показ мод Галлиано, а во второй половине дня она должна была его сопровождать на встречу в Министерство финансов: сам Николя Саркози пригласил его выпить по стаканчику.

Когда Брюсу принесли его суфле из каштанов с устрицами, он спросил у Аньес, не произносят ли здесь, в обстановке старого замка, молитву перед едой. Накануне днем у них был спор по вопросам религии, и это продолжало его забавлять. От этого мы перешли к пламенным христианам из Белого дома, затем к Ираку, потом к шоу-бизнесу и, наконец, к системе звезд. У Брюса были весьма верные представления, он давал четкие формулировки и был реалистом:

— Когда продаешь столько дисков, как я, уже не боишься прессы. То, что она пишет, имеет вид и вкус информации, но это иное — обида, лесть, снисходительность. Но в особенности выдумки. Все неверно, даже цифры. Некоторые выдумывают себе успехи, чтобы привлечь внимание публики, другие скрывают свои успехи, чтобы не обращать на себя внимания налоговой службы. В нашем кругу все рассматривают истину как угрозу, поэтому мы храним ее в тайне. Фотографии и интервью ничего не раскрывают, они служат экраном между нами и остальным миром. Единственный допустимый имидж — это имидж официальный. Если появится другой, виновного наказывают: больше никаких интервью с другими звездами этой студии, никакой рекламы, никакой информации. И еще в США не привлекают к суду. Во Франции для ваших звезд просто рай. Обнаруживается истина, призывают адвокатов, и вот вам компенсация, в звонкой монете, отмеренная и не подлежащая налогообложению. Я только что чувствовал себя в Фонтенбло как дома. Я принадлежу к привилегированным слоям общества. То, что называют нашей частной жизнью, это то, что мы имеем право скрывать от других. Да, право собственности незыблемое и неприличное, и я первый готов с этим согласиться. Тем более что я люблю читать пикантные подробности из жизни певцов и актеров, которых я знаю…

И дальше все в том же духе. Я резюмирую и обобщаю все, что Брюс сказал во время ужина. Он высказал столько идей, что голова могла пойти кругом. Возвысившийся в своем статусе неприкасаемого, он посылал ко всем чертям мораль, правосудие, прессу, фанатов и весь мир в целом. Что касается его самого, то он рассматривал истину не как опасность, а как удобрение. Он делал из нее сырье для рассуждений, «отличающихся от других». Обычно звезды играют с ложью, как маленькие девочки играют в куклы, это само собой разумеется. Он — без грубостей, без непечатных выражений, спокойно, расставляя слова перед нами, как расставляют на столе фамильное серебро, не придавая этому значения — вел неожиданные речи, антиконформистские, циничные, которые шли вразрез с декларациями других знаменитостей. Он забыл об обычной осторожности с каким-то надменным спокойствием. Крысы, когда кусают, своей слюной делают анестезию своим жертвам, — Фэйрфилд обладал такой же успокаивающей вежливостью. Его речи были непригодными для употребления, но я ими неплохо воспользовался. Я уже видел подзаголовки своего интервью. И тем лучше, что у меня нет никаких подробностей о личной жизни Брюса, которые я мог бы обсасывать. Однако статья произведет впечатление на умы. Достаточно было понаблюдать за Аньес, чтобы в этом убедиться: она подпала под его очарование. Она хотела Фэйрфилда, и ей были нужны подробности. Как будто бы стараясь мне помочь, ссылаясь на интервью, которое появится в «Сенсациях», напустив на себя наивный вид хорошенькой женщины, задающей вопрос без задних мыслей, Аньес заманивала его туда, где добычу поджидали капканы, — на территорию личной жизни. Но, учтите, в своей манере, то есть нашей, парижской, с мудреными уловками. И мысли не было, чтобы спросить на квебекский манер: «А женщины, чувак, часто ты их трахаешь?» Она завела его в сферу вопросов о его физической форме.