Барбара Вуд - Ночной поезд
Молодой солдат размышлял о том, будет ли в аду так же холодно.
Шукальский смаковал некрепкий кофе, зная, что его запасы кончаются и неизвестно, когда в Зофию привезут новую партию.
Сначала он думал о Душиньской, враче из Варшавы, которая прибыла к нему год назад, только что получив медицинское образование. Его беспокоило то обстоятельство, что предрассудки мешали ему трезво судить, но от этого никак нельзя было отделаться. Он всю жизнь считал, что из таких людей, как Душиньская, никогда не получится хороших врачей, но вышло наоборот. Она оказалась удивительно умной, компетентной и знающей свое дело врачом. Однако ему все еще было трудно считать Душиньскую себе равной.
Быть может, это объясняется ее красотой?
Ян Шукальский вспомнил день, когда новый врач прибыла в больницу и как он расстроился, увидев, что это женщина. Тогда он лишь подумал: «Как сможет молодая женщина такой красоты и обаяния справиться с нелегкой мужской работой?» Его коллеги в больнице, от медицинских сестер до остальных двух врачей, встретили молодую красивую женщину не очень приветливо. Марии Душиньской в свои двадцать шесть лет придется доказывать, чего она стоит. «И она доказала, – признал Шукальский, сидя в тусклом кабинете. – Но было бы гораздо лучше, если бы она оказалась мужчиной».
Его мысли путались, не хватало времени подумать обо всем. Вот цыган, его ужасный рассказ и глубоко засевшее в душе предчувствие, что действительно может произойти то, чего он опасался и страшился эти два года.
Его собственное чувство патриотизма и разочарование, они оба уж точно неразделимы. Особенно для человека, который четыре года назад изъявил желание служить в польской армии, но получил отказ из-за физического недостатка. В 1939 году, когда нацисты вторглись в Польшу, Шукальскому оставалось лишь сидеть сложа руки и смотреть на эту бойню.
Он встал со стула и начал ходить по кабинету. Его охватывал гнев. Словно им мало бойни, они сделали господами над нами садистских ублюдков, которые придумывают собственные законы, чтобы можно было заставить нас жить в постоянном страхе, следить за нами, травить нас, сделать из нас рабов в собственном городе! Напыщенные ублюдки вроде Дитера Шмидта терроризируют меня и указывают, как управлять собственной больницей! И как, по его мнению, я должен управлять ею, если он отнимает у меня лучшего врача лишь потому, что тот еврей, и вместо него присылает женщину? А что с обеспечением? Приходится отправлять медсестер в разные города, чтобы купить крайне необходимые медикаменты, которые даже в самой бедной больнице должны всегда находиться под рукой!
Ян Шукальский, тридцати лет, разочарованный, хромающий на одну ногу, решил избавиться от плена своего кабинета и уступил порыву выйти на улицу и прогуляться.
Мария Душиньская и Максимилиан Гартунг тихо смеялись, идя рука об руку по улице. Они шагали в сторону Вислы, где на берегу реки стояла единственная гостиница города, и почти не разговаривали, чтобы насладиться этим мимолетным, драгоценным моментом.
Их дважды останавливали и допрашивали солдаты Дитера Шмидта, коменданта гестапо; дважды им пришлось предъявлять солдатам документы и объяснять, почему они находятся на улице после наступления темноты; дважды им строго напомнили, что в десять часов наступает комендантский час. Однако это нисколько не испортило им настроение.
– Один месяц, – прошептала она ему, пока оба шли навстречу дувшему с реки ветру. – Ты сказал, что вернешься через месяц. Но это было два года назад. Макс, что случилось?
Гартунг, прищурившись, смотрел вперед, словно пытаясь что-то разглядеть, его губы побелели и стали тонкими. В это мгновение, потребовавшееся ему, чтобы найти слова оправдания, Мария изучала его лицо. За прошедшие два года он не изменился. Он все еще сохранил какую-то грубую красоту. Те же строгие линии подбородка и носа. Те же проницательные глаза, которые напоминали хищную птицу. Как нелепо, что этот импозантный мужчина с холодными глазами воплощает качества, являвшиеся полной противоположностью его внешности. Двадцативосьмилетний Максимилиан Гартунг был человеком, который смеясь идет по жизни. Как раз за это она его так любила, пока оба учились в Варшавском университете. Он умел без особых забот справляться с превратностями жизни.
– Мария, помнишь, что у моего отца в Данциге был литейный завод? – заговорил он под шум ветра. – Среди прочего мы производили подшипники для тяжелых машин. И нередко для немецких танков. Мария, в то лето я оставил учебу, чтобы проведать родителей в Данциге и серьезно намеревался через месяц вернуться к тебе.
Он взглянул на нее и улыбнулся.
– Я ничего не забыл. Тогда мы говорили о том, чтобы пожениться.
– Да…
– Kochana[6] Мария, тогда я успел вернуться домой прямо на похороны. Отец умер от сердечного приступа и оставил мне литейный завод. Я не мог долго предаваться горю, надо было как можно быстрее освоиться с делом. В то же самое время немцы вторглись в Польшу. Работы на литейном заводе прибавилось. Чтобы увеличить выпуск продукции, пришлось трудиться днем и ночью. Мария, об учебе и говорить было нечего. И благодаря этому ты не видишь меня в униформе. – Он снова широко улыбнулся, на этот раз не пытаясь скрыть цинизм. – Видно, подшипники нацистам больше нужны, чем еще один солдат.
Мария взглянула на его теплое пальто, кожаные перчатки и вязаный шарф на шее. Раньше она на это не обратила внимания. Встретившись с ним на ступенях больницы, она разволновалась и совсем забыла, что идет война.
– Я рада, что ты не стал солдатом. Я бы не могла смотреть на тебя в немецкой униформе после тех счастливых лет, которые мы провели в Варшаве.
Макс взглянул на нее, его волчьи глаза вдруг стали серьезными.
– Тебе не нравится вся эта история с моим литейным заводом? Подшипники, которые я произвожу, оказались в ганках, которые ворвались в Польшу. Пойми, у меня нет выбора! Либо я подчиняюсь нацистам, либо они упрячут меня вместе с семьей в одном из своих тайных лагерей, а литейный завод передадут в руки другим немцам. Я поступил так, чтобы выжить, ты должна понять это! Любого, кто не согласен работать на рейх, уберут с дороги. Какую службу бы я сослужил своей семье, если бы оказал сопротивление? Мария, кого-то все равно заставили бы производить эти подшипники; так почему им не могу быть я? Я хочу только уцелеть и жить спокойно. И если ради этого приходится помогать нацистам строить танки…
Она прижала свою руку в перчатке к его губам.
– Прошу тебя, Макс, не говори больше о войне. Макс и Мария с серьезными лицами вошли в «Белый Орел», их встретили атмосфера веселья, музыка оркестра и яркие огни. Нацистские флаги, висевшие над входом и выходами, нисколько не омрачили праздничного настроения. Сам владелец гостиницы в своем лучшем костюме, улыбаясь, словно ясное солнышко, провел молодую пару к одному из свободных столиков ресторана. Оба сняли пальто и пристроили их на ближайшей вешалке. Макс широко улыбался и, прежде чем сесть, на мгновение загляделся на Марию.
