Татьяна Батенёва - Золотая ловушка
— Ничего, — устало обвисла на нем Виктория, и стало ясно, что она мертвецки пьяна. — Вот придут японцы, заживем. Тебя под зад коленкой из милиции, а я буду в борделе японском танцевать за иены…
Маша решила, что с нее достаточно. Быстро подошла к Бергу, потянула его за руку:
— Пойдемте, Андреас!
— Мария, надо уходить? Вы устали?
— А вы разве нет? — обозлилась Маша. — Вам приятно?
— Да-да, приятно, почему нет?
Маша с удивлением поняла, что недавняя выходка «змеи», как она про себя окрестила смуглую красотку, Берга не огорчила.
— Можно, мы побудем еще немного? Или это неудобно?
— Чего же неудобно? Очень даже удобно, — зашипела Маша. — Сидите, сколько хотите, они ж нас ради интереса зазвали — «специальные гости из Европы», как же!
— Мария, вам неприятно из-за меня? — догадался Берг. — Не стоит, я привык. В России это часто получается, я понимаю.
— Чего вы понимаете! — Маше стало стыдно до злых слез. — Хамство наше вам понятно? Плохое воспитание вам понятно?
— Нет-нет, Мария, — испугался Берг, от волнения в его безупречный русский полезли ошибки. — Не надо расстраивать. Понятно, что война еще… как это? — не умерла, незабываема, не забывается, — тут же поправил сам себя. — У нас тоже некоторые старые люди, совсем старые, не забывают. Это же понятно?
— Мне непонятно, — покривила душой Маша. — Вы-то тут при чем? Вы, что ли, блицкриг придумали?
— Мария, мой дед погиб в Польше, — спокойно сказал Берг. — Он был кадровый военный, гауптман. Он просто не дошел до русской границы. Мы в Германии этого не забываем, нам не дают забывать. Так правильно. Это нельзя забывать.
— Все равно, внуки за дедов не обязаны отвечать, — угрюмо пробормотала Маша. — У нас тоже у сотен тысяч, а может, и у миллионов были предки, которые доносы на соседей писали, или людей в подвалах расстреливали, пытали, или в лагерях охраняли. Только не заметно, что их внуки сильно страдают муками совести… Еще, поди, и гордятся геройскими дедушками.
— Это другое, Мария, — вдруг как-то устало проговорил Берг. — Они свой народ уничтожали, а не чужой. И не считали себя высшей расой.
— Неизвестно, что хуже… — начала Маша, но тут к ним подлетела Марина.
— Ой, вас так и не покормили как следует, — всплескивая полными руками и играя бровями, защебетала она. — Сейчас я вам пельмешков горяченьких…
— Давай-давай, корми гостей, — подошел и сильно нетрезвый подполковник. Присел рядом с Машей. — Так вы что, успели уже поснимать наш поселок, а? Еще что-то будете? Если помощь какая нужна, скажите мне, организуем.
— Господин Берг хотел бы побывать на серных речках, — не упустила момент Маша. — Нам бы проводника толкового, дня на три-четыре.
— Не вопрос! — Подполковник тщетно пытался собрать лицо. Оно не слушалось, расплывалось, мелкие черты жили каждая своей, автономной жизнью: брови стояли домиком, носик лоснился, полные щечки тряслись, губы растягивались в непроизвольной улыбке. — Если надо, мы наряд… «В ружье!» — и без вопросов! А?
— Маш, тут на сейсмостанции Поляков такой есть, Юрий Петрович, — подошел почти трезвый Нефедов. — Он сейсмолог и вулканолог в одном флаконе, остров как свои пять пальцев знает и как раз собирался по своим точкам пройтись. Если хочешь, я позвоню завтра, договорюсь.
— О! — поднял указательный палец подполковник. — Поляков — это да! Этот проведет как по тротуару. Годится, молоток! — И он с пьяной удалью хотел было ударить Нефедова по плечу, но промахнулся и едва не упал со стула.
Марина подхватила его за плечи и повела куда-то за занавеску. Маша смотрела им вслед: расслабленный полкан был на полголовы ниже дородной жены.
В гостиницу возвращались молча. Маше не хотелось говорить — она все еще пережевывала инцидент с Викторией, которая, по сути дела, оскорбила Берга. А он тоже был задумчив. Он не впервые сталкивался с людьми, которые в душе продолжали обвинять немцев за давным-давно законченную войну.
Он понимал их чувства: потери в их семьях продолжали оставаться потерями и через три поколения. Он помнил, как поджимала губы бабушка Анна-Мария, когда рассказывала о весне 1945 года. Русские вошли в Берлин, опьяненные победой, разгоряченные боями и сопротивлением немцев. На улицах еще стреляли, голод, страх, неизвестность…
Берг понимал, что эти чувства, выпущенные на волю войной, невозможно преодолеть, что эта информация уходит в подсознание поколений, но сам не испытывал ненависти или обиды. А когда приехал в Москву учиться, не ощущал и особой разницы между собой и своими русскими сверстниками. Они так же любили пить пиво, играть в футбол, так же обнимали девушек и выясняли отношения… Разве что одеты были иначе да спорили громче, разгоряченные выпитым.
С двумя однокурсниками, с которыми он жил в одной комнате общежития, они подружились на всю жизнь. Валерий и Михаил часто подшучивали над ним, смеялись над его пунктуальностью и аккуратностью, но он знал, что во всем может положиться на них, так же как и они на него. И дружба сохранилась до сих пор. Когда он приезжал в Москву или они оказывались в Германии, ощущение того, что ничего не изменилось для них, охватывало его — как будто они снова жили в одной комнате в сумрачном сталинском здании университета на Лен-горах.
— Спокойной ночи, Андреас! — прервала его мысли Маша. — Не придавайте значения болтовне пьяной женщины.
— Нет-нет, Мария, я не придаю значения, — покачал головой Берг. — Это все вполне объяснимо.
— Да? Ну, тогда до завтра? — с сомнением сказала она. — Подъем, как обычно, в семь?
Следующий день провели в поселке. Берг снимал, как казалось Маше, все подряд. Смеющихся от смущения женщин в отделении связи. Очередь в продуктовом магазине. Неказистые домики и еще более неказистые сараюшки на задах. Несколько белых «тойот», которые неизвестно по каким делам носились туда-сюда по поселку, вздымая тучи пыли. Высокие розовые мальвы, которые какая-то тоскующая по ма терику душа посадила в убогом палисаднике. Корову, задумчиво жующую траву на склоне сопки…
И снова выражение его лица поражало Машу: от добродушной расслабленности не осталось и следа. Лицо было каким-то острым, сосредоточенным. Ей даже казалось, он не то что не замечает ее присутствия рядом, а просто не видит ничего и никого вокруг, кроме объекта съемки. Берг садился на корточки, вставал на какие-то пеньки, камни, бревно, лежащее у дороги, — искал интересный ракурс, понимала Маша.
Да, думала она, твое счастье, что ты сюда попал сейчас, когда все можно, а не раньше, когда тут все было погранзоной — секретность и закрытость на двести процентов. А что скрывали и секретили? Японцы, которых рассмат ривали в роли потенциальных шпионов и диверсантов, и так, скорее всего, все знали до мелочей. Маша помнила, как еще в ее детстве каждый год на Сахалин и Курилы наезжали группы японцев — это называлось «навестить могилы предков». И хотя четыре Курильских острова, которые там называют «северными территориями», вмещают не больше пяти сотен таких могил, было известно, что только на Хоккайдо в очереди на посещения стояло 150 тысяч японцев. Уж очень что-то расплодились потомки умерших на Курилах японцев, хотя рождаемость в Стране восходящего солнца каждое десятилетие после войны уменьшалась. И сколько среди них было разведчиков, никто, конечно, не знал, но что были — в этом сомневаться не приходилось…
А шпионские самолеты, которые то и дело попадались на наши радары, облетая Дальний Восток? А летчик Виктор Беленко, с военной базы из-под Владивостока угнавший новейший самолет-перехватчик МиГ-25 в 1976 году? Неужели он не поделился своими познаниями в курильской топографии? Тем не менее погран-режим тут всегда соблюдали драконовский, и курильчанам приходилось всякий раз доказывать свою личность, возвращаясь домой из отпуска.
Маша вспомнила, как бдительный цензор снял однажды из готового номера их молодежки фотоснимок дороги к аэропорту в Буревестнике — нельзя, военный объект! А ты, немец, теперь снимаешь все подряд, как будто тут отродясь не бывало никакого военного объекта…
О визите к строптивой красавице Раисе она договорилась накануне — их ждали, как сказал директор рыборазводного, к шести часам. Они и подошли к домику на окраине поселка без двух минут шесть. Раиса в простом ситцевом платье с круглым вырезом и старомодными крылышками стояла на свежевымытом крылечке. За невысоким заборчиком был разбит палисад — пара грядок с зеленью, смородиновый куст, какие-то цветы.
— Проходите, гости дорогие, — пропела Раиса.
В ее голосе Маша не уловила ни раздражения, ни насмешки, хотя мысленно готовилась к чему-то подобному. Но видно, на этот раз красавица была настроена совершенно доброжелательно.
— Проходите в дом.
Через застекленную веранду и темный коридорчик прошли в комнату. В который раз Машу резанула явная бедность обстановки: две застеленные простыми покрывалами кровати, какой-то допотопный сервант, обычный обеденный стол, на котором лежали стопки учебников, единственное украшение на стенах — старые японские календари со стрижеными узкоглазыми красотками в бикини и яркими авто. Через дверной проем видна была еще одна такая же аскетичная комната, только вместо двух односпальных кроватей в ней стояла широкая тахта, явно самодельная.
