Сандра Мэй - Хочу замуж!
Лори задумчиво погладила холодную поверхность операционного стола. Сколько нервов ей стоило добыть оборудование для этой операционной… деньги тогда уже подходили к концу, так что весь расчет был на благотворительные программы и гранты. И вот результат — их операционная не уступит любому медицинскому центру…
Уступит, к сожалению. Уступит, потому что Рой прав и три медсестры на четырех врачей — это безбожно, страшно мало.
Лори горько вздохнула и, повинуясь какому-то безотчетному импульсу, прилегла на стол, закинув руки назад, прикрыла глаза.
В следующий момент оба ее запястья оказались стянуты медицинским пластырем и примотаны к штативу для капельницы, а рядом с Лори на стол присел зловеще улыбающийся доктор Роджерс, голый до пояса, с влажными волосами и дьявольским огоньком в карих глазах. Лори незаметно подергала руками — бесполезно. Штатив был стальным и стационарным, пластырь — широким и плотным. Даже наручники не дали бы лучшего эффекта. Лори постаралась смотреть только в лицо Рою Роджерсу, не отвлекаясь на могучий торс.
— Ну и что это значит? Лучший хирург Остина оказывается сексуальным маньяком?
— Просто долг платежом красен. Каково это — быть беспомощной в идиотском положении?
— Ну почему же в идиотском? Может, мне оно нравится?
— А так?
И он поцеловал ее в губы. Эффект действительно вышел странный — потому что Лори Флоу очень хотелось обнять негодяя Роджерса и прижаться к нему всем телом, однако связанные над головой руки не позволяли этого сделать. Вероятно, именно поэтому она ответила на поцелуй яростно и страстно, словно все эти годы только и ждала подобной возможности…
Рой отстранился от нее, тяжело дыша, и Лори задала единственный вопрос, на который оказалась способна:
— А почему ты мокрый-то?
— Ой господи! С ума сойдешь с этими техасскими девчонками… Я из душа, бестолочь. Я принимал душ после операции, я всегда так делаю. Кстати, у вас только холодная вода всегда или в связи с моим прибытием?
— По ночам — всегда. Мы же не каждую ночь оперируем. Отпусти меня.
— Не отпущу. Можешь отправляться домой на каталке и с капельницей в объятиях.
— Ты мстительный, это нехорошо.
— А шантажировать меня хорошо? Вот тебе ответ: ты немедленно пообещаешь мне, что отпустишь меня из Литл-Соноры, как только придет ответ на мой запрос из Канады. Заметь, я вынужден полагаться исключительно на твое честное слово — свидетелей нет!
— А если не пообещаю?
— Тогда я тебе сейчас привяжу и ноги тоже, после чего буду целовать до самого утра. И давать волю рукам, учти!
Лори посмотрела в карие глаза заезжей знаменитости, усмехнулась и промурлыкала:
— Ковбой, а что, если меня это вполне устраивает, а?
Некоторое время после этого в операционной царила практически полная тишина, а потом Рой, тяжело дыша, отскочил от стола, пригладил всклокоченные волосы и мрачно уставился на румяную и улыбающуюся Лори.
— Ведьма ирландская! Совести совершенно нет. Бесстыдница, ты же даже костюмчик после стриптиза не сменила! Разве это юбка? Это пояс от юбки…
— Рой?
— Что тебе?
— Что это с тобой?
— Не знаю. Отстань. И вообще, чего ты здесь разлеглась?
— Ты меня привязал.
— Я тебя привязал, ПОТОМУ что ты разлеглась.
— Я устала. Весь день на ногах. Развяжи.
— Пообещай.
— Ни за что. Я и так согласилась на компромисс.
— Лори Флоу, я клянусь, ты об этом пожалеешь. Я отравлю тебе эти полгода! Ты не представляешь, как я умею капризничать.
— Знаешь, чего я совсем не понимаю?
— Чего?
— Почему ты так яростно сопротивляешься предложениям и просьбам здесь остаться. Ну, возможно, я могла бы понять: здесь мало возможностей, далеко от цивилизации… но ведь, насколько мне известно, ты фанат своей профессии? То есть теоретически тебе должно быть все равно, где лечить…
— Я не могу остаться в Литл-Соноре! Не могу, ясно тебе?
— Нет.
— Тугодумка! О господи, какая же дурацкая ситуация…
— Рой, развяжи меня, я писать хочу.
— Избавь меня от подробностей!
Рой Роджерс сердито содрал с ее запястий пластырь и на всякий случай отскочил подальше. Лори Флоу грациозно спрыгнула со стола и потянулась, благодаря чему и без того короткая юбка поднялась до совсем уж невозможных высот, а под золотистым топом обнаружился куда более золотистый живот с бриллиантовой капелькой пирсинга возле пупка. Рой нервно сглотнул.
— Доктор Флоу, у меня родилось странное подозрение, что вы меня соблазняете.
— Доктор Роджерс, ваши подозрения не беспочвенны. Сама не знаю, что со мной. Видимо, правы древние.
— В каком смысле?
— В смысле, любовь зла, полюбишь и козла.
— Ах ты…
— Пошли домой, а? Мне на прием через… уже через три часа.
— Проклятье! Ну и мальчишник вышел. Надеюсь, папе тоже влетело по пятое число.
— Не надейся. Твоя мать умная женщина. Даже непонятно, как это у таких умных родителей…
— Лори Флоу! На сегодня с меня хватит! Ты мне надоела, ясно? Увидимся на работе.
— Не забудь — в двенадцать в моем кабинете.
— Тебя проводить?
— Еще чего! Да, учти, завтра у нас приходят учредители, так что ты не очень распространяйся о наших с тобой разногласиях.
— А кто у нас учредители? Шериф Кингсли, надо полагать?
— Ну не только он. Мэр Лапейн, его супруга — она, кстати, одна из самых активных членов попечительского совета. Возможно, ты ее помнишь — Эбигейл Бриджуотер. Она…
— Нет!!!
— Что с тобой, Роджерс? Я начинаю волноваться — не заполучила ли я к себе в больницу чокнутого хирурга?
— Эбигейл Бриджуотер?! Мне надо уехать…
— Не валяй дурака. У вас с ней что-то было, да?
— Нет!!!
— Ну и хорошо. Потому что мэр Лапейн старше Эбигейл ровно в два раза и ревнует ее к каждому пню с сучком.
— Только этого мне не хватало. Эбигейл Бриджуотер… Знаешь, Лори, а ты ведь тоже влипла.
— Почему же?
— Потому что Эбигейл, насколько я помню, хлебом не корми — дай устроить чью-нибудь судьбу. Поскольку свою она уже устроила, остаешься ты… и я.
Лори пожала плечами:
— Можешь сказать, что ты счастливо женат и у тебя пятеро детей. Первое обезопасит тебя от Эбигейл, второе объяснит, почему ты согласился поработать полгода в нашей глухомани.
— Ты циник, Флоу.
— Я философски отношусь ко всем явлениям природы, в том числе и к мужчинам. Кстати, что насчет квартиры? Ты действительно хочешь переехать?
— От этих предателей — да! Но к тебе — ни за что!
— Роджерс, тебе очень трудно жить на свете. Все-то тебя обижают, никто-то тебя не понимает.