Наталья Шумак - Провинциальный роман. Книжная девочка
— Я от твоего монстра со скальпелем — убегу заранее. Фиг догонит. Кто у нас на сборах всех быстрее носился?
— Ты, родной. Ты, конечно.
Значит, друг из спортивной юности, отметила Арина. Второй незнакомец стоял в трех шагах и… пытался рассмотреть ее. Дудки! Единственная лампочка боролась с темнотой в непосредственной близости от глаз. Так что девушка оставалась для него силуэтом на фоне зашторенного окна. Арина же могла полюбоваться чужаком. Длинное черное пальто скрывало фигуру. Черные перчатки он держал в руке. Хотя чем тут любоваться? Лицо как лицо. Чрезвычайно самоуверенное, это да. Словом ничего особенного. Ничего особенного? Арина могла поклясться, что женщин к нему тянет точно магнитом. Он напоминал насторожившегося хищника. Большого, сильного и опасного.
— Притормози!
Скомандовала Алена повелительным инструкторским басом. Повернулась к высокому незнакомцу.
— Вот она, твоя колдунья.
— Я сказал — Лорелея.
Спокойно поправил он и добавил задумчиво, теперь уже обращаясь именно к Арине.
— У вас фантастический голос. Заслушался. Проникся. Чуть не улегся здесь на полу. Чтобы соответствовать. Вы так необыкновенно на меня подействовали.
Арина, неизвестно почему разозлилась.
— Насколько я помню, Лорелея губила мужчин. Это не мое хобби! До свидания.
Обогнув незнакомца как столб, она гордо удалилась в тренерскую. Вслед донеслось тихое и обещающее:
— До свидания, Лорелея.
* * *— Вот, чудачка. Чего взбеленилась? А?
Выговаривала ей Алена по дороге домой. Она водила свою колымагу аккуратно, но без страха.
— Сашку, сто лет не видела, представляешь? Этот паразит мотался по заграницам. Вернулся недавно, успел жениться, остепенился, подлец. Он у нас слыл первым парнем на деревне. Пол сборной по негодяю сохло. А друг его… Да тоже из бывших, наверное. Да и не суть важно, впрочем. Хороший мужик. Сашка с подлецом дружить не стал бы. Не той он масти. Чего ты взбрыкнула, дорогуша? А? Пошутила бы, посмеялась. Видала, на каком они монстре подкатили?
— Нет.
— Джип «Чероки». Стало быть, не нищие мальчики. Не знаю, правда, чья машинюка. Может Сашкина?
— Какая разница?
Лживость в собственном голосе неприятно удивила Арину. Притормозив на перекрестке, Виноградова осведомилась.
— На чай явишься, завтра?
— Может быть.
— О! Я догадалась! Ты влюбилась в своего рыцаря и других мужиков в упор не видишь. Как его там? В Петра Петровича?
— В Илью Ильича… Да нет, конечно. Пока.
Чмокнула душистую щеку подруги. Хлопнула дверцей. И спустя два-три удара сердца оказалась совершенно одна в темной утробе двора. Пропахший мочой и кошками подъезд. Какая то скотина опять выкрутила лампочки. Гадство. Мерзость. Вывинтить и пропить. Арина долго искала ключом замочную скважину. Фонариком что ли обзавестись? Точно. Руки дрожали. С чего бы это? Как он назвал ее?
Лорелея…
Что ж. Каждому свое. Выбирайте, господа хорошие. Лорелея я или троллейбусная прошмонтовка.
Стянув и отпихнув ботинки, Арина прошлепала на кухню. Зажгла свет. Поставила на газ чайник. Поздоровалась с кактусами. Колючее семейство занимало весь подоконник и часть стола. В комнате застонала бабушка.
— Внученька? Ты?
Арина торопливо сполоснула руки.
— Иду, иду.
Обычного неприятного запаха не было. И глаза старушки были вполне разумны. Что случалось все реже и реже.
— Сейчас сходишь на судно. Я тебя покормлю. Вымою.
— Сядь, Арина.
Она опустилась на стул. Бабушка пошарила рукой. Птичья лапка, обтянутая сухой пятнистой кожей.
— Аринушка. Что же это со мной. Давно?
— Давно, бабуль.
— Измучила я тебя, голубушка. Ты уж потерпи, родная.
Арина проглотила слезы. Подняла бабушкину руку, прижала к груди, погладила.
— Бедная ты моя. Бедная. Без родителей росла. Теперь со мной старой валандаешься.
У Арины не было сил отвечать, успокаивать. Она боялась зареветь в голос. Острая жалость к себе сдавила горло, легла на грудь огромной холодной жабой, мешая дышать.
— Как тебе достается, внученька. За что крест такой? Грехи мои тяжкие.
Арина справилась, задушив не родившийся плач.
— Ты о чем, баб. Какие твои грехи? Просто судьба. Брось.
— Нет. Нет. Ты ничего не знаешь, внученька. Времена то, какие были. Страшные грехи есть на мне. Но куда ж мне деваться было, Времена то, какие. Пол села пересажали, передушили. Меня пугнули. Все в коже. Духами бабскими от бритых рож тянет. Подпиши, велят, что председатель ваш вражина и шпион. А не то… Тебя, гадюку, в Сибирь. А детишек по коммунам для малолетних… Ох, внученька. Что ж мне делать то было? Одинокой глупой бабе? Трое дома сидят мамку ждут… Что делать-то, господи… Что? И подписала проклятущую бумагу. Так и так. Слышала, как подбивал, и знаю, что шпион. А председатель то наш. Тимофей Петрович. Тимошенька. Он же един на всем свете был, кто помогал мне, вдове. То крышу перекрыть. То колодец новый вырыть. Отплатила я ему за добро, за любовь. Он ведь сох по мне в юности. И женился, когда на Прасковье. Не пересилил себя.
Бабушкин прерывистый горячечный шепот был так страшен своей откровенностью и неожиданностью, что Арина покрылась отвратительными тянущими мурашками.
— Ну, рассуди, хорошая. Виновата я, али нет? То-то и оно. Тимофей Петрович не поверил, что я на него напустила лжу. Не поверил! Он чистый был человек, светлый. Молился на революцию, да на окаянного Усатого. Все песни пел. Про светлое будущее. Больше всех в поле работал. Золотым человеком был. Тимошенька. Вот мне за что теперь. А тебе то, милая. Тебе, за меня, дуру старую, видать, достается.
— Перестань, бабуль.
— Я всегда любила тебя, умница моя. На одни пятерки ведь училась. Не пила, не дымила, меня старую не обижала. За что же такое тебе? Может меня сдать в какой дом инвалидов? Ты бы узнала, собрала бумажки.
Арина закусила губу. Она уже узнавала, несколько раз. Ей отказали. Слабоумных, тем более лежачих, туда без великого блата не принимали. Но горечь ласкового бабкиного совета была непереносима.
— Ты это прекрати мне. Слышишь?
— Сколько тебе лет, внучка?
— Двадцать шесть.
— Двадцать шесть. Ни мужа, ни детей. Мне как раз двадцать шесть и стукнуло в том году. Ну, сама знаешь теперь об чем я. Троих я в твои года родила. Троих.
— Успею еще. Не переживай.
Вскоре бабуся забылась, стала заговариваться. Арина переделала все, что нужно и устроилась с книжкой на кухне. Но на ум не шло ничего кроме жуткого бабусиного рассказа. Бросив Куприна, он-то здесь при чем? Девушка выключила свет и уставилась, слепо, безотчетно, бездумно на ночное небо.
