Пола Сторидж - Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3
– Тогда представьте, что это не ваш знакомый, а кто-нибудь другой, и что взаймы он просит не у вас… Ну, короче, ситуация такова: пусть у вас просят не взаймы, а просят что-нибудь другое… Возможно, о каком-нибудь одолжении… Да, теперь вы понимаете, что раньше поступили не слишком умно, не корректно, и уже вовсе не расчетливо, отказав ему… И теперь даже немного раскаиваетесь в этом – в глубине души – но только не хотите в этом признаваться, и прежде всего – самому себе. Однако однажды взятая вами линия поведения уже не может быть изменена… Обратного пути нет и быть не может. Даже если вы того сами захотите… Капитолий, сенат… Все это не более, чем историческая бутафория, и потому не следует придавать ей первостепенного значения… Люди всегда были одинаковы – честолюбивы, жадны, добры, лживы, благородны, великодушны, глупы, бестолковы, алчны, безрассудны… Ведь наша цель – не изображать жизнь того времени. Если кого-то заинтересует, как жили во времена ранней Империи, ему будет куда проще узнать это из соответствующей литературы… В нашем же случае история – не более, чем антураж… Мы должны показать человеческие страсти, поступки, раскрыть мотивы этих поступков… ведь людей во все времена снедали страсти – такова уж человеческая природа – и во времена Юлия, и во времена Тюдоров, и во времена Виктории, и в наши времена…
– Главное – быть проще, – резюмировала она после небольшой паузы, облизав пересохшие губы. – Ну, теперь понятно?
Гарри кивнул.
– Да, миссис Хартгейм.
– Ну, тогда повторим еще раз…
– С того же самого места?
Джастина, посмотрев на часы, произнесла:
– Нет, к сожалению, у нас осталось не так много времени… Пожалуйста, продолжайте дальше…
Гарри, спросив у суфлера следующую реплику, начал:
– Будь я, как вы, то я поколебался б,Мольбам я внял бы, если б мог молить.В решеньях я неколебим, подобноЗвезде Полярной: в постоянстве ейНет равных среди звезд в небесной тверди.Все небо в искрах их неисчислимых;Пылают все они, и все сверкают,Но лишь одна из всех их недвижима;Так и земля населена людьми,И все они плоть, кровь и разуменье;Но в из числе лишь одного я знаю,Который держится неколебимо,Незыблемо; и человек тот – я.Я это выкажу и в малом деле:Решив, что Цимбр из Рима будет изгнан,Решенья своего не изменю.
Джастина не останавливала репетиции, пока студент, игравший Каску, не воскликнул, выхватив откуда-то бутафорский кинжал:
– Тогда пусть руки говорят!
После этого она захлопала в ладоши.
– Стоп, стоп, стоп!
Репетиция вновь была остановлена.
Джастине опять пришлось подняться на сцену.
– Это – кульминация второго акта, – произнесла она, взяв бутафорский кинжал из рук студента, который играл Каску, – убийство Цезаря. Убийство. Политическое убийство, – добавила она. – А вы действуете так, будто бы закалываете свинью где-нибудь в Йоркшире… – повертев кинжал в руках, она вернула его. – Надо двигаться по сцене, а вы стоите, как истуканы… Ну, попробуем еще раз?
Она вернулась на прежнее место, а студенты продолжили репетицию, то и дело прерываемую одобрительными или неодобрительными репликами:
– Лучше…
– Больше движения!..
– Не суетитесь!..
– Фредди, когда вы, наконец, будете знать свой текст?!
Когда Джастина, судя по всему, удовлетворилась, она, поднявшись, произнесла:
– А теперь – перерыв…
Во время сорокаминутного перерыва одни студенты отправились в кафе, расположенное неподалеку, другие, достав из спортивных сумок сэндвичи, принялись неспешно закусывать тут же в зале.
Джастина, увлекшись, принялась еще и еще раз объяснять, как следовало бы представить сцену убийства Цезаря заговорщиками.
Вскоре беседа, как часто и бывало в перерывах студенческих репетиций, зашла в сферу несколько более отдаленную – наверное, ключевыми послужили недавние слова Джастины о том, что смерть Юлия Цезаря несомненно была политическим убийством.
– Кстати, миссис Хартгейм, – поинтересовался один из студентов, – а что вы думаете о последнем взрыве в Белфасте?
– О чем это вы?
– О событиях в Ирландии…
Буквально на днях террористы из ИРА[3] взорвали в восточной части Белфаста ночной дансинг, обычно посещаемый некатолической молодежью – это кровавое событие не сходило с уст у всех англичан.
Джастина пожала плечами.
– Террор всегда вызывает омерзение у цивилизованных людей, – произнесла она, – тем более, что в таких акциях, как правило, гибнут невинные люди… Да, я смотрела репортаж в новостях – это ужасно.
– Но ведь эти ребята-ирландцы утверждают, что борются за правое дело…
– Что не дает им никакого права отправлять на тот свет людей, которые не занимаются политикой… Ведь ИРА сделало заложниками своих целей, сколь благородными эти цели бы ни были, – продолжила Джастина и, поймав насупленные взгляды студентов, тут же добавила, – для ирландцев, конечно… Они сделали заложниками своей политики многих людей, которые далеки от их идей… Более того, – продолжила она после непродолжительной паузы, – вы ведь знаете, я и сама ирландка…
– Неужели, миссис Хартгейм?
Видимо, этот вопрос был задан человеком, который совершенно не разбирался в театре – почти всем было известно, что девичья фамилия миссис Хартгейм – О'Нил.
– Да, и горжусь этим… Но методов террора никак не одобряю.
После этих слов зависла тягостная, томительная пауза, прерываемая разве что назойливым жужжанием мухи, неизвестно как залетевшей в зал.
– Стало быть, – спросил один из студентов, сын пэра, высокий юноша с пышными, как у диккенсовских героев, бакенбардами, – стало быть, вы поддерживаете независимость Северной Ирландии?
Вопрос был задан со скрытой агрессивностью – скорее, безотчетной, чем осознанной, и все почувствовали это.
– Вы считаете, что раскол страны… Вы хотите сказать, что эти бандиты делают святое дело?
– Нет, Фредди, – произнесла она, – я не это хочу сказать…
– Но ведь…
– Я только что ответила, как я ко всему отношусь, – добавила Джастина, но уже очень сухо.
Однако сын пэра не сдавался:
– Но ведь вы, как ирландка, не можете не желать католикам Белфаста… Вы не можете не поддерживать их стремления…
Ситуация из совершенно безобидной неожиданно превращалась в критическую.
Джастина, поняв всю щекотливость ситуации, тут же перебила его:
– Я просто поддерживаю справедливость… А теперь, – она обвела взглядом студентов, – закругляйтесь, дамы и господа… У нас, к сожалению, не так много времени, но очень много дел…
