Фаина Раевская - Подсадной кролик
— Я на вашем месте, гражданочка Зайцева, не смеялся бы, а серьезно задумался над своей дальнейшей участью. Обязан предупредить, что чистосердечное признание смягчает вину...
— И удлиняет срок, — закончила я фразу следователя, — мне не в чем признаваться. Я не убивала Сла... господина Ковалева. Вы же не можете дать мне пожизненное заключение только за то, что водка оказалась паленая. Вон сколько народу каждый день травится некачественными напитками, неужели мне за каждого срок мотать? Не лепи горбатого, начальник, я в отказе.
Следователь вытаращил на меня свои полтора глаза, а я, весьма довольная собой, гордо уселась на очень неудобном стуле. Минута молчания затягивалась. Первый шок, полученный мной от встречи с представителями власти, проходил; следом за ним возвращалась любовь к жизни и стойкое нежелание провести остаток дней в одиночной камере — я совсем не горю желанием питаться тюремной баландой.
— Та-ак, — протянул милицейский, — за что отбывали наказание? Статья, срок, место?
— Еще в детстве, — чистосердечно призналась я, — вылила тарелку манной каши в окно, на голову какому-то дядечке. Он настучал бабуле, ей это не понравилось, и она поставила меня в угол. Срок не помню, статьи не знаю.
— Хватит ломать комедию, гражданка Зайцева! — грохнул кулаком по столу душка-следователь.
Признаюсь, у меня возникло чувство, что я несколько перегибаю палку, но это лишь от состояния неизвестности. Очень хотелось домой.
— Как вы с женщиной разговариваете! Да будет вам известно, на меня даже папа никогда не кричал, хотя в детстве я была отнюдь не подарочек!
И это была голая правда! Старушки и влюбленные в нашем дворе ненавидели меня лютой ненавистью. Первые, потому что я, устраивая с мальчишками игры в казаков-разбойников, вытаптывала в палисадничках все насаждения, кроме лопухов, обдирала сирень и дергала ромашки. А влюбленные, потому что я выливала на них кувшины е водой и швыряла прищепки, едва только они пристраивались под нашими окнами, чтобы заняться обычными в таких случаях поцелуями.
— Вы сейчас не женщина, а подозреваемая в убийстве. Поэтому, будьте так любезны, не сочтите за труд, ответьте, пожалуйста, на несколько моих вопросов, если вас это не сильно затруднит, — медленно закипая, рассыпался в любезностях следователь.
Я удовлетворенно кивнула:
— Хорошо, задавайте свои вопросы, хотя ничего нового вы от меня не услышите. Все, что знала, я рассказала еще в присутствии Вячеслава Григорьевича у себя дома. Жаль, что вы так невнимательны.
Мне пришлось снова рассказывать практически всю свою биографию.
— Зачем Ковалев к вам приехал?
— Повторяю еще раз: мы перепутали фотоаппараты. Славик позвонил и сказал, что через несколько минут за ним заедет.
— А зачем ему нужен был именно его фотоаппарат, раз вы утверждаете, что ваш точно такой же?
— Откуда ж мне знать? — ответила я вопросом на вопрос. — Может, этот фотоаппарат ему подарила жена, и он ему дорог как память. Был, — добавила я и всхлипнула. Все-таки тяжело, что ни говорите, вспоминать о друге детства в прошедшем времени.
— Хорошо, мы проверим. А зачем вы налили убитому водки?
— Не знаю. Он сам попросил. Понимаете, Славка, простите, убитый, приехал какой-то не такой.
— Что значит — не такой?
— Ну, взъерошенный, что ли...
— Убитый был не причесан? — задал очередной вопрос следователь.
Нет, ну до чего же глупы бывают подчас работники милиции, просто диву даешься!
— При чем тут прическа? Он был взъерошен внутренне? Понимаете?
— Н-да, — крякнул мой мучитель, — понимаю.
— А скажите-ка мне, гражданка Зайцева...
Что еще хотел узнать дотошный следователь, так и осталось неизвестно: в кабинет вошел молоденький сержант и положил на стол какие-то бумаги:
— Владимир Ильич, заключение экспертизы.
У следователя оказалось довольно распространенное имя. Как я узнала позже, в отделении его так и звали: «Наш Ильич».
«Хорошо хоть не Лаврентий Палыч», — ухмыльнулся внутренний голос.
«Точно», — согласилась я.
— Что вы сказали? — оторвался от увлекательного чтения Владимир Ильич.
— Ничего, это я не вам.
«Он телепат, — изумилась я, — вот так запросто слышит внутренний голос. Невероятно! А ты помолчи лучше, понял?» Мой незримый собеседник испуганно притих.
— Ну что ж, Евгения...
— Андреевна, — услужливо подсказала я, а у самой мелькнула мысль:
«Хороший признак — потенциальных преступников по имени-отчеству не называют, все больше гражданин или гражданка. Может, отпустят?»
«Точно, — съехидничал голос, — и лимузин к подъезду подадут»
«Хорошо бы», — не осталась и я в долгу.
— Вы что-то сказали?
— Нет, нет, — поспешила я заверить следователя, а сама подумала:
«Точно, телепат! Мамочки мои, вот повезло так повезло!»
— Так вот, Евгения Андреевна, экспертиза показала отсутствие в спиртном напитке типа водка каких-либо отравляющих веществ. На бутылке обнаружены только ваши отпечатки пальцев, на стакане — ваши и господина Ковалева. Вскрытие, правда, еще не проводилось, но есть все основания предполагать, что Ковалев Вячеслав Григорьевич был отравлен до появления в вашей квартире, а водка, выпитая им в количестве двухсот граммов, послужила катализатором для отравляющего вещества, находившегося в организме. Что именно за вещество было в организме трупа, вскрытие покажет.
Кто бы знал, какой музыкой прозвучал этот не очень грамотно построенный монолог Владимира Ильича. Однако за следующие слова я готова была простить ему даже грубое обращение с моей персоной:
— Что же касается вас, Евгения Андреевна, думаю, мерой пресечения мы изберем подписку о невыезде.
«Господи, ты есть на свете! Ну что за очаровательные люди работают в нашей доблестной милиции! — Внутри меня все ликовало и пело. — Домой, домой скорее, сюда я больше не ходок и не ездок».
