Далёкая песня дождя - Вячеслав Евгеньевич Ременчик
13
В то, что жизнь не покинула меня, и я по-прежнему ощущаю ее в себе, поверил не сразу. Ева, обхватив мою шею своими тонкими нежными руками, ровно и безмятежно дышала. Кажется, этот сон мог длиться бесконечно, но кто-то, мягко коснувшись щеки, вывел меня из счастливого забытья. Небо над нами полностью очистилось от туч и приняло нежно-розовый цвет ранней зари. Утреннее теплое безветрие, словно плотным покрывалом накрыло тишиной весь остров. Воды вокруг были также безмолвны.
О недавнем дожде ничто не напоминало. Только что-то приятным отголоском саднило внутри, как будто там задержались и не желали выветриваться обрывки впервые услышанной мною песни дождя.
Вы спросите: как же звучит эта самая песня дождя? А я не смогу ответить. Не смогу, потому что это невозможно выразить существующими на свете словами на всех языках и диалектах мира. Да и не буду даже пытаться. Вы все равно не поймете. Сказать, что эта песня звучит красиво, — значит, бездарно обрисовать эти восхитительные неземные звуки. Сказать, что она звучит величественно, — это означает серо, вяло и непростительно заурядно слепить представление об этом удивительном явлении. Да и сказать, что песня дождя звучит, — посеять ложь об этом странном и непонятном для живущих на Земле феномене. То, что посчастливилось мне, нет, не услышать, а познать, в тот серый дождливый вечер, не поддается общепринятому описанию, так как находится намного выше всех известных нам материальных понятий и определений. Остановимся на этом.
14
Вернувшись в изнывающую от августовского зноя Москву, я сразу же стал названивать в Торонто. Лишь пятая или шестая попытка увенчалась успехом.
— Медицинский центр, — ответил бесстрастный женский голос.
От неожиданности я немного замешкался, но все же поборол волнение и даже заставил себя говорить спокойным ровным тоном, тщательно выговаривая английские слова:
— Добрый день, мэм! Я хотел бы справиться о состоянии здоровья пациентки вашей клиники Евы Полонской.
— Вы ее родственник? — не меняя интонации, спросили на том конце провода.
— Да! — заорал я в трубку, — родственник! Близкий родственник!
— Мы не даем такую информацию по телефону. Если вы действительно родственник, должны это знать. Для доступа к интересующим вас сведениям на официальном интернет-ресурсе нашего центра воспользуйтесь персональным паролем, выданным вам клиникой.
— Ладно, — немного успокоившись, взмолился я, опасаясь, что мой заокеанский абонент бросит трубку, — скажите только — она жива?
— Мы не даем такую информацию, — отчеканил заученную фразу тот же бесстрастный голос.
— Соедините меня с заведующим отделением! — не сдавался я.
— У меня нет таких полномочий, сэр.
— С директором центра! Министром здравоохранения, чтобы вы все там провалились!
— До свидания, сэр…
Прежде чем связь прервалась, я услышал, как тот же уже ненавистный мне голос на том конце провода кому-то сообщил: «Какой-то ненормальный русский, к тому же еще и пьяный…»
Через два дня знакомый хакер Светки Мигулиной по имени Славик совершенно бесплатно, исключительно из спортивного интереса, у меня на глазах легко и грациозно взломал сайт клиники редких заболеваний Саннибрукского центра медицинских исследований.
Ева Полонская в списках ее пациентов не значилась.
15
— Не сходи с ума, Ракитин! — успокаивала меня Светка Мигулина, когда я заявил о желании взять банковский кредит для очередной поездки в Торонто. — Если она жива и действительно тебя любит, сама найдет способ заявить о себе.
Светка, в отличие от меня, всегда рассуждала здраво, без лишних эмоций и сентиментальностей. На этот раз на меня это подействовало особенно отрезвляюще. И вместо того чтобы идти в банк за кредитом, я сорвал с вешалки свой старый заношенный плащ и, едва набросив его на плечи, бросился бежать по одному мне известному маршруту. Темные, петляющие в гуще деревьев, аллеи Нескучного сада вели меня к Александрийскому дворцу, где я надеялся застать Сашку Макушина, открывавшего здесь сегодня свой очередной вернисаж с условно поэтическим названием «Прощание с августом». Полы распахнутого плаща, словно крылья, развевались за моей спиной, а ноги в наспех зашнурованных ботинках без разбору шлепали по бесконечным, блестящим при свете фонарей, лужам.
До завершения выставочного дня оставалось десять минут, когда я оказался в вестибюле дворца, где при свете софитов Сашка позировал для щуплого длинноволосого фотографа на фоне собственного автопортрета. Цель моего визита я узрел сразу, ее трудно было не заметить в новой вычурной раме под неоновым светильником.
Воспользовавшись благоприятным моментом, пока фотограф деловито прикручивал сменный объектив к корпусу фотоаппарата, я подскочил к Сашке:
— Продай мне «Песню дождя».
Он в изумлении выпучил глаза, а потом громко раскатисто рассмеялся.
— «Безликую Еву»?
— Нет, «Песню дождя», у нее наконец будет лицо. Такое же красивое как в жизни…
— Да ты в своем уме? — как всегда, театрально вскрикнул мой друг и покосился на фотографа (тот активно щелкал затвором), — ты хоть представляешь, сколько она стоит?
К нам стали подходить поздние посетители вернисажа, а я был готов у всех на виду сорвать со стены, выломать из этой дурацкой рамы портрет Евы и скрыться с ним в неизвестном направлении. Видать, Макушин, как старый друг, почувствовал мое настроение, и бросил в бой еще один аргумент:
— Ты хочешь запороть мое лучшее полотно?!
Фотовспышка, как яркая молния, раз за разом ослепляла нас.
— Я смогу! — иступлено заорал я и до хруста в пальцах сжал кулаки.
Похоже, что пронзительная искренность моего возгласа, отражающая неподдельное благородство намерений, все же задела Сашкину еще окончательно не очерствевшую в лучах славы душу, и он «исключительно по дружбе» уступил мне «Песню дождя» за стоимость моего наследства — отцовского гаража в комплекте
