Запрет на любовь (СИ) - Джолос Анна
— Причём здесь закон? — отзываюсь я хмуро.
— Так вот… Шестнадцать минут спустя прибывшие на место сотрудники обнаружили пострадавшего лежащим на песке, а сегодня утром в лесополосе был найден автомобиль марки BMW чёрного цвета. Его девушка упоминала в разговоре с диспетчером.
Выходит, их тогда не поймали? Они успели скрыться?
— Идентификационный номер двигателя позволил установить, что машина принадлежит Градову Дмитрию Анатольевичу.
Мать Ромасенко покрывается алыми пятнами и переводит взор на отрока. Тот, к слову, абсолютно расслаблен и спокоен. Крутит пальцами телефон и отражает материнский взгляд совершенно безэмоционально.
— Где находился ваш сын в тот вечер?
— Дома, с друзьями, — она берёт стакан и наливает себе воды из высокого графина.
— Кто-то может это подтвердить?
— Когда я уходила, Максим и ребята были в гостиной.
— А уходили вы, простите за уточнение, в ресторан?
Светлана бледнеет и сливается лицом по цвету с белоснежной блузкой.
— Да.
— Вместе с вышеупомянутым гражданином Градовым, — добавляет он, и её щёки вновь красочно вспыхивают румянцем.
— Вы с Дмитрием Анатольевичем в каких отношениях?
— Какое это имеет значение! — возмущённо восклицает директриса.
— Самое прямое. Нам важны все детали.
Тук-тук.
Дверь приоткрывается и на пороге кабинета появляется девушка.
— Извините…
— Зайди позже, — несколько раздражённо бросает мать Ромасенко. — Кто такая? Почему не на уроке? — явно срывается на неё.
— Светлана Николавна, — растягивая гласные, гундосит дама-одуванчик, — это наш новый психолог. Маргарита… Алексеевна. Голубцова принимала. Первый день работает.
— А… — директриса растерянно смотрит на девушку.
Неудивительно, что она приняла её за ученицу. Эта Маргарита и впрямь выглядит нашей ровесницей.
— Так я поприсутствую? — осторожно спрашивает психолог, прижимая блокнот к груди.
— Да, проходите, — в неопределённом направлении машет рукой директриса.
— Угу.
— Ей восемнадцать-то есть? Проверяли? — ухмыляется Ромасенко, переглядываясь с товарищами.
— На приём как записаться? Хочу, чтобы вы со мной поработали, — вызывающе вскинув подбородок, улыбается парень, сидящий по левую руку от него.
Они ржут.
Придурки.
Вот уже прям вижу. Этой девушке тяжко тут придётся.
— Молодые люди, вернёмся к нашему разговору, где вы находились тем субботним вечером? — подаёт голос второй сотрудник.
— Эт чё допрос?
— Я требую адвоката, — ёрничает Чижов.
— Пока ещё это беседа. Так где? Давайте по очереди.
— Я летел из Турции в Москву, — отвечает парень, которого я вижу впервые.
— Фамилия?
— Горький.
— Дальше пошли, — записывая в бланке, переходит к следующему. Фамилия?
— Чижов.
— Где были тридцатого вечером?
— В огороде.
Его друзья смеются.
— Кто может подтвердить?
— Водитель говновозки. Он приезжал по заявке очистить сортир от…
— Мы поняли. Вы? — переключается на короткостриженного.
— Свободный. Зависали дома у Ромасенко.
— Что делали?
— Играли в приставку.
— А потом?
— Пиццу жрали и смотрели футбол.
— Машину гражданина Градова в тот вечер брали?
— Ну брали и чё, — отвечает вместо него Ромасенко.
— Без спроса.
— Так это ж почти папина, — фактически выплёвывает это слово и сразу становится ясно: отношения у Максима и ухажёра Светланы Николаевны не складываются.
— Куда ездили?
— По городу катались.
— На пляже были?
— Нет.
— А в лесу как оказались?
— Тёлок привезли. Потра…
— Максим! — вовремя одёргивает его директриса.
— Типа на пикник. Ну вы поняли, — многозначительно поигрывает бровями. — Это наши одноклассницы. Они подтвердят.
— То есть утверждаете, что ни вы, ни ваши друзья не причастны к тому, что произошло на пляже.
— Сечёшь, — кивает.
— Шину где прокололи?
— Где-то поймали стекло, — пожимает плечом.
— Он врёт, — не выдерживаю я.
Устроили цирк!
— Кого из этих парней вы видели в тот вечер на побережье?
Ромасенко перехватывает мой взгляд и едва заметно предостерегающе качает головой.
«Слышь, держи язык за зубами, поняла?»
«Ты ничего не видела и не слышала»
«Расколешься — пожалеешь по-крупному».
— Свободный, Ромасенко, Абрамов, — чётко называю фамилии виновных.
— Да она гонит…
— Вы двое — на урок, — Светлана Николаевна указывает пальцем на Чижова и Горького.
— А поприсутствовать можно?
— Не можно! На урок я сказала! Живо!
Они нехотя поднимаются со стула и выходят, бросая сочувствующий взгляд на компанию оставшихся.
— Вы почему в очках? — обращаются к кучерявому.
— Аллергия на свет.
Фыркаю.
— Сними, не ёрничай, — приказывает ему отец, и тот, на удивление не перечит.
— Вы что-то употребляете? — тут же раздаётся следующий вопрос. Вполне резонный, кстати. Потому что именно так это и выглядит.
Глаза красные, воспалённые. Веки припухшие.
— Нет.
— Повторю свой вопрос. Вы что-то употребляете?
— Не нужно давить на него, — вмешивается психолог.
— Я же сказал, что нет, — раздражённо цедит парень.
— Хорошо. Тата, — мужчина в погонах поворачивается ко мне. — Кто наносил удары пострадавшему?
Градус напряжения в помещении растёт. Ромасенко буквально испепеляет меня взглядом. Кожей чувствую.
— Светлана Николаевна, это вообще законно? Мы согласие на очную ставку не давали! — выказывает своё возмущение бабушка. — Идём, Тата, — она поднимается с кресла. — Я буду вынуждена позвонить мужу, а он, как вы знаете, не последний человек в этом городе!
Я поднимаю взгляд. Мы с Абрамовым смотрим друг на друга.
Бах-бах-бах.
Моё сердце гулко колотится о рёбра. Ладони потеют. Из-за духоты мне нечем дышать.
— Пострадавший отказывается давать показания. Поэтому ваше слово в данной ситуации имеет большой вес.
Что? Отказывается? Почему? Испугался последствий? Но разве можно оставлять подобное безнаказанным?
— Не нужно давить на неё, пожалуйста, — снова вклинивается в наш диалог Маргарита.
— Ой да успокойтесь уже девушка! У нас имеется запись разговора с диспетчером экстренной службы, — как бы между прочим, сообщает полицейский. — Тата, всё, что вы говорили, происходило на самом деле? Или это… клевета?
Секунда. Две. Три.
Зрительный контакт с хулиганом, по ощущениям, длится целую вечность.
Тик-так. Тик-так…
В гулкой тишине монотонно отбивают часы, висящие на стене.
Парень пристально за мной наблюдает.
Тяжёлый взгляд из-под тёмных ресниц словно испытывает на прочность.
Сглатываю ком, вставший в горле и, с трудом разлепив пересохшие губы, глядя прямо ему в глаза, решительно заявляю:
— Удары наносил Абрамов. Остальные стояли и смотрели на происходящее. Шину порезала я. Битой бутылкой. Они меня заметили. Он догнал. А выглядит так, потому что я воспользовалась баллончиком в целях самозащиты.
Выдаю этот монолог сплошным текстом. Без пауз. Без забора кислорода.
Отец Абрамова ухмыляется и как будто совершенно по новому на меня смотрит. Оценивающе.
Ромасенко, не стесняясь присутствия взрослых, матерится, давая мне весьма ёмкую и чёткую характеристику.
Свободный глубоко вздыхает и закрывает ладонью лицо.
Парень, сбитые костяшки пальцев которого наглядно подтверждают мои слова, по-прежнему неотрывно следит за каждым моим движением.
Прищуривается, как тогда.
Приподнимает подбородок, чуть запрокидывая голову назад.
Губы медленно растягиваются в едва заметной улыбке.
Что транслируют глаза, понять невозможно. Там много чего понамешано. И злость, и гнев, и удивление.
Но мне плевать. По-другому поступить я не могла. Если от меня зависит, понесут ли наказание виновные, я готова. Готова дать эти показания, даже если расплата неминуема.
