Настька. Не такая, как все - Сергей Лузин
– Ну и какого хуя ты вчера съебала? – громко спросила она, подходя к Насте вплотную.
– О-откуда? – похолодев от предчувствия того, что сейчас случится, пролепетала Настя.
– От Катьки, блядь, откуда! – закричала девчонка (ее все-таки звали Надей, как Настя потом узнала) – Ты какого хуя к Виталику приставала?
– К какому Виталику? – спросила Настя уже смелей, начиная понемногу догадываться, зачем она здесь.
– К моему Виталику, блять! – крикнула Надя. – Я тебе говорила: пошли выйдем, разберемся, ты, блядь, съебала! Вот теперь опиздюлишься!
Она отвела «соперницу» к кирпичной стене, и они встали друг напротив друга, боком к стене. Компания снова замкнула вокруг них полукольцо, – теперь уже такое, из которого было не вырваться, – а один пацан, подскочив поближе, достал мобильник с видеокамерой, новомодное тогда изобретение, и принялся с видом заправского оператора снимать. Наде, видимо, польстило такое внимание, она стала улыбаться в камеру, а потом картинно принялась снимать с себя украшения. Настя стояла, словно окаменев: она вспомнила саму себя несколько лет назад, когда она вот так же снимала сережки перед дракой с Пашей в деревне.
– Они золотые? Мои значит будут! – весело крикнул пацан-оператор, когда Надя сунула сережки ему в руки.
– Не, серебряные. У меня все серебряное, – так же весело ответила она, словно забыв о том, что собиралась сделать. Настя обомлела еще больше: сережки у нее тогда, в деревне, были тоже серебряными. Сняв все кольца, Надя со вновь перекосившимся от ярости лицом повернулась к «сопернице». И дальше случилось то, что вы могли видеть в том видео, да и вообще в любом подобном ролике. Правда, настоящим избиением это назвать было трудно, Надя просто шлепала ее ладонями по голове, но для Насти эти удары были неприятнее всего. Уж лучше бы она била ее по-настоящему, кулаками, как дрались все у нас в деревне. А толпа вокруг восторженно аплодировала «победительнице», радостно вопила и улюлюкала. Особенно веселились мелкие во главе с оператором. Лишь немногие из чужой компании жалели Настю, уговаривали Надю прекратить, но сами почему-то ее не останавливали. Когда ей наконец надоела эта гнусная забава, а вконец выбитая из колеи «жертва», обливаясь слезами, пошла прочь, только одна девчонка, имени которой Настя так и не узнала, обняла ее, прижала к своей широкой груди и стала гладить по спине, успокаивая. Больше никто ее в тот день не поддержал. Даже Светка, у которой в это время как раз закрутился новый роман с каким-то парнем с Катькиной тусы. Это стало вторым большим предательством в Настиной жизни.
***
Несколько дней спустя за завтраком мой отец, развернув газету, пробежал глазами местные новости.
– Фига себе, – произнес он, – на *** проспекте какая-то девчонка чуть с крыши не прыгнула.
– Ну и что? – спросила мать, намазывая масло на хлеб.
– Да я и раньше про это на работе слышал, только думал, хрень какая-нибудь, выдумывают все. А тут даже фотка есть, вот, смотрите. – Он развернул к нам газету, но на черно-белой фотографии рядом с заметкой ничего было толком не разглядеть. – Говорят, народу целая улица собралась, на такое посмотреть. Она там еще истерику на весь двор закатила.
– Бывает, что ж поделать, – пожала плечами мать. – Главное, чтобы это потом массово не началось.
Мог ли я тогда подумать, что той несостоявшейся самоубийцей была как раз Настя?
Стоял погожий солнечный день, и двор действительно был забит народом, пришедшим поглазеть на такое замечательное событие. Тут были и Настины родители, и ее знакомые со двора, и милиция, и «скорая», и просто прохожие, которым было нечего делать и которые с любопытством наблюдали за девчонкой в длинной зеленой футболке и широких рваных джинсах, стоявшей на самом краю крыши пятиэтажного дома и всерьез намеревавшейся шагнуть вниз. Сильный ветер развевал ее светлые волосы и размазывал по лицу слезы, которые непрерывным потоком лились из глаз.
– Я не хочу больше жить!!! – в истерике кричала она. – Уходите! Я сейчас прыгну, и мне конец!
– Настенька, доченька, спустись, умоляю тебя! – рыдая еще горше, восклицала ее мать, перекрывая шум толпы снизу. – Мы с папой этого не переживем, ты понимаешь?!
– Насть, ну не надо! Ты все из-за этого? Ну прости меня, я не со зла это сделала! – кричала бледная от ужаса Катька. Ее поддержали несколько знакомых девчонок из компании.
– Уходите все!! Я прыгну, и вам всем конец!! – не слушая никого, вопила Настя.
Кто знает, чем бы это все закончилось, если бы на крышу через люк не поднялся парень, которого потом часто упоминали в той газетной заметке. Это был Стас.
– Насть, ну перестань ты, – заговорил он удивительно спокойным голосом, когда она обернулась к нему. – Ну чего ты этим добьешься? Ты понимаешь, какую ты этим боль родителям причинишь? Тебе что, совсем их не жалко?
Настя застыла на месте, больше не делая вид, что вот-вот прыгнет, и даже плакать на несколько секунд перестала.
– А добиться своего – ты уже добилась, – так же спокойно продолжал Стас. – Вон, видишь, Катька уже перед тобой извинилась. А скоро и все остальные придут. Не придут, так их другие притащат. – И вдруг, перейдя на суровый тон, он заговорил с укором: – Ну кого ты тут обманываешь? Хотела бы прыгнуть – давно б уже прыгнула, не разыгрывала тут спектакль. Ну, иди ко мне, ну, ну, вот так… Ну вот, все хорошо…
С этими ласковыми словами он подошел к Насте, крепко обнял ее и прижал к груди. Она, уже не пытаясь шагнуть к краю и лишь по-прежнему горько и непрерывно рыдая, в обнимку со своим спасителем направилась к люку.
Внизу ее тут же обступила толпа из родных, знакомых, врачей, тут же оказался репортер местной газеты, благодаря которому и появилась та самая заметка. Когда Настя с трудом оторвала лицо от груди плакавшей навзрыд и все время повторявшей: «Настенька, ну как же так?» матери и попыталась среди множества окруживших ее лиц найти единственное дорогое ей в этот момент лицо Стаса, то не смогла этого сделать: он отступил куда-то назад, скрылся в толпе, за спинами взрослых, а, может быть, и совсем ушел. Но Настя была так бесконечно благодарна ему за спасение своей жизни, что, как сама признавалась впоследствии, могла сделать для него все, что угодно.
***
Минуло еще два года. Город становился для меня все более романтичным и
