Дженнифер Уайнер - Все девочки взрослеют
Два ряда занимали толстушки Питера, в том числе миссис Леффертс с дочерью. На трех последних рядах теснились одноклассники Джой. Мальчиков, похоже, смущали рубашки и галстуки, несомненно купленные для бар- и бар-мицв друзей. Девочки в юбках и туфлях на каблуках перешептывались и во все глаза смотрели на Макси, которая в широкополой шляпе проплыла по проходу и села рядом со мной.
Платье Элль было черным и облегающим, но вполне пристойной длины и без декольте. Туфли с закрытым носком, на разумном каблуке. Слезы смыли с глаз краску. Джош был бледен и угрюм в своем сером костюме. Мать в свободном хлопковом платье цеплялась за руку Моны. Рядом с ней находилась Джой. Я села рядом с Джой, а Саманта устроилась за моей спиной. Подруга вытерла глаза и сжала мне руку. Я огляделась.
— Твой парень пришел? — поинтересовалась я.
— Да, он сзади, — Сэм шмыгнула носом.
— Прямо первое свидание.
Я вытянула шею и увидела его: мужчина в темно-синем костюме, со светлыми рыжеватыми волосами поправлял ермолку.
Должно быть, прочли молитвы, хотя я их не помню. Несомненно, не обошлось и без надгробной речи, но ее я не помню тоже. Во время каддиша — заупокойной молитвы — я думала, что, если кто-то нашел мой файл «Кончина Питера», на кладбище нас ждет пылающий погребальный костер и «Many Rivers to Cross». Я держала Джой за руку, раздавала бумажные салфетки всему проходу. Но сама не плакала.
Потом мы с Джой, матерью и Элль вернулись в лимузин. Кто его арендовал? Когда? Понятия не имею. Машина тронулась с места.
— Знаете, Питер мечтал совсем о другом, — заметила я в пустоту, выходя из машины. — Хотел, чтобы его выставили для прощания в «Аполло».
Я напела несколько тактов из «Many Rivers to Cross».
Джой уставилась на меня.
— Что?
— Неважно, — отозвалась я. — Просто мы так шутили. Глупо шутили. Это старая песня.
За окном на фоне безупречно синего неба зеленела листва. Машины мчались в школы и супермаркеты, аптеки и почты. Люди обсуждали свои дела, слушали радио и наслаждались солнцем.
Равви Грюсготт стояла у края прямоугольной ямы и читала каддиш. Все шло своим чередом. Гроб на брезентовых лямках опустили в землю. Затем равви протянула мне лопату. Я помнила ритуал по похоронам отца Брюса.
Нет уж. Ни за что.
— Не могу. — Я вернула лопату.
— Не бойтесь, — шепнула равви.
Она держала лопату в руках и выжидательно на нас смотрела. Обычная садовая лопата с потертой деревянной ручкой и ржавым клинком. Мать тихо застонала и отступила. Элль взяла лопату и бросила на меня вопросительный взгляд. Я пожала плечами. Дочь шагнула вперед и забрала лопату.
— Я всегда буду любить тебя, папочка, — произнесла Джой. Она набрала земли из кучи рядом с могилой и высыпала на крышку гроба Питера.
На кухне и в столовой благоухали цветы. Повсюду стояли подносы из еврейско-американской закусочной, где мы столько раз бывали втроем.
— Сэндвичи у них — просто отпад, — заверила я Сэм.
Я скомкала полиэтиленовый пакет из-под печенья и бросила его в мусорное ведро.
— Сядь, пожалуйста, — в сотый раз попросила Саманта. — Во время шивы[87] положено сидеть, а не метаться по кухне.
— Но я хочу что-то делать, — возразила я. — Так легче.
На самом деле не легче. Меня словно замотали в толстый слой полиэтилена. Я ничего не чувствовала, но все равно как-то двигалась. Разыскала пластиковые стаканы, туалетную бумагу и ведерко для льда с монограммой, его нам подарила на свадьбу одна из моих кливлендских кузин. Каждый раз, оборачиваясь, я верила, что увижу Питера на диване, с кроссвордом в руках, вытянувшего перед собой длинные ноги. И каждый раз меня словно ударяли чем-то тяжелым. «Ах, Питер», — вздыхала я, когда возвращалась в реальность.
Я заставила себя подойти к раковине и загрузить посудомоечную машину, хотя Сэм и мать пытались меня отогнать.
— Не понимаю, как так вышло. Как по-вашему, торговцы китайской едой навынос не в себе? А жареной курятиной? Почему жареная курятина не стала главным символом еврейского горя?
— Мы купим тебе жареной курятины, — пообещала Сэм. — Все, что пожелаешь.
— Помните мой девичник?
Поскольку я собиралась замуж за диетолога («Бариатра!» — строго поправлял Питер), мы решили, что не будем прощаться с плотскими утехами и смотреть мужской стриптиз. Гораздо разумнее попрощаться с транс-жирами. Я сообщила подругам, что транс-жиры не будут больше осквернять мой холодильник. Мы разоделись и вшестером отправились в поход по ресторанам. Моцарелла, жаренная во фритюре, печенье с медом, макароны с сыром, картошка фри из «Макдоналдса», жареная курятина и мороженое в кляре. А потом мы все равно пошли смотреть стриптиз. Домой я вернулась в два часа ночи, воняя жиром, текилой и взбитыми сливками из стрип-клуба. Туфли на шпильках я держала в руке. На шее у меня висела гирлянда из презервативов. Я клялась себе, что до свадьбы буду есть только салаты и зерновые хлопья.
«Надеюсь, оно того стоило», — заметил Питер. Я хихикнула и забралась к нему в кровать, почти полностью одетая, только без туфель. Питер заявил, что я пахну пончиками. «Да, и это тебя заводит», — ответила я.
— Знаете, какая из всего этого мораль? — спросила я.
Я стояла на кухне. Вот стол, за которым мы тысячи раз ели, часами играли в «Карамельную страну» и домино, когда Джой была маленькой, и «Скрэббл», когда она подросла. Я была мастером «Скрэббла», но Питер неизменно выхватывал победу из-под носа при помощи какого-нибудь непонятного медицинского термина, явно придуманного. Вот плита, на которой он готовил цыпленка по-охотничьи. Питер делал его так вкусно, что я никогда не ругала его за перепачканные кастрюли и сковородки, которые мне предстояло мыть. В холодильнике до сих пор хранились пол-упаковки пива и обезжиренное молоко, которым Питер заливал овсяные хлопья. Магнит на дверце придерживал наш снимок на крыльце музея в Скалистых горах.
— Мораль такова: ешь что хочешь, потому что это ни хрена не значит. Ты все равно умрешь.
— Пойдем. — Сэм обняла меня за плечи и повела к кладовке. — Следи за выражениями. Нужны еще салфетки. Где они лежат?
— Салфетки. Сейчас.
На мне был полосатый фартук, купленный, чтобы произвести впечатление на Реми Хеймсфелда из «Открытых сердец». Наверное, надо позвонить ему и Бетси. Рассказать, что случилось. На холодильнике висел магнитный блокнот. Я нацарапала «Отменить ребенка» и полезла в кладовку. Я нашла салфетки, оставшиеся с барбекю в честь Четвертого июля. Я подумала, что их звездно-полосатая расцветка, наверное, придаст поминкам неуместный патриотический дух. Но других не было. Я положила салфетки на стол рядом с тарелками и взглянула на часы. Скорей бы вернуться в постель!
