Джоди Малпас - Одна отвергнутая ночь
— И еще потому, что я твоя собственность, — напоминаю ему.
— И потому что ты принадлежишь мне. Моя самая сокровенная собственность, — утверждает он, поднимая голову и находя мой подавленный взгляд. У него все отбирали. Я понимаю. Он мягко улыбается, видя мою грусть. — Моя сладкая девочка, не надо из-за меня расстраиваться.
— Почему? — Конечно, я буду из-за него расстраиваться. Невероятно грустная история, а ведь с этого гнусная жизнь Миллера только началась. Все это ломает — сирота, бездомный парень, мужской эскорт. Есть моменты, которые связывают эти ступени жизни Миллера, и я до смерти боюсь их услышать. То, что он рассказал мне, словесно и эмоционально, повело меня к краю агонии и грусти. Знание связующих моментов этих ключевых точек, возможно, разобьет мое влюбленное сердце уже без права восстановления.
Тепло скользит вверх по спине, бокам и рукам, пока, согрев ключицу, не останавливается на моей шее.
— Если моя история неприкаянности длиною в двадцать девять лет привела меня к тебе, каждая невыносимая ее часть стоила того. Я бы прожил ее снова, не мешкая, Оливия Тейлор, — он наклоняется и сладко целует меня в щеку. — Прими меня таким, какой я есть, сладкая, потому что этот гораздо лучше того, кем я был.
В горле образуется ком, от которого дышать становится слишком трудно. Слишком поздно. Мое сердце уже разорвано, так же как и сердце Миллера.
— Я люблю тебя, — шепчу жалобно. — Так сильно тебя люблю.
Зияющая дыра в сердце становится еще больше, когда я вижу, как едва заметно дрожит подбородок Миллера. Он удивленно качает головой, после чего поднимается, заявляя права на все мое тело, и прижимает к себе, даря самое сильное его за всю историю существования его.
— Я благодарю за это всех святых, а я не религиозный человек.
Дыша во влажные волосы, прилипшие к его шее, я закрываю глаза и впитываю каждый изгиб его тела, принимая все, что он дает, и отвечаю тем же. Моя сила вновь со мной, она больше, чем когда-либо, а по венам бежит решительность. Он не согласился увидеться с врачом или с консультантом, но мое теперь более широкое понимание этого сбивающего с толку мужчины и его признания — лучшее начало. Помочь ему, вытянуть его из его идиотского доморощенного пути будет легче теперь, когда я вооружена всем знаниями, необходимыми, чтобы его понять.
Вмешательства казались бы несущественными, если бы не крайние реакции Миллера на их источники. Он воспринимает меня как его собственность, а их как тех, кто хочет меня у него забрать. В идеальном мире все эти докучливые идиоты исчезли бы по моему волшебному щелчку, но, учитывая, что мы живем не в такой волшебной реалии, нужно найти другие варианты. Самый первый из них — это держать вспыльчивость Миллера под контролем, к тому же стало вполне очевидно, что докучливые люди не просто вмешиваются, они делают это постоянно. Он всегда будет восприимчив к вмешательствам, когда люди будут пытаться отобрать его собственность — его самую сокровенную собственность. Для него нормально вот так реагировать.
Мои кости в объятиях Миллера сжаты до пределов раздробления, то же самое с легкими. Я впитываю роскошь его и наслаждаюсь ей, но мое истощенное тело и измученное сознание отчаянно нуждаются в отдыхе. Мы все еще в «Ice», помехи слоняются поблизости, мы оба мокрые и растрепанные, а Миллер еще не сделал свою работу.
Я едва слышно взвизгиваю в объятиях, побуждая его сбавить обороты так, чтобы я могла на него посмотреть. Вижу взгляд, соответствующий моей усталости.
— Я бы хотела, чтобы ты забрал меня в свою постель, — говорю я тихо и оставляю на его губах ласковый поцелуй.
Он мгновенно приходит в движение, отпуская меня и уравновешивая, после чего уходит в кабинет и возвращается до того, как у меня появляется шанс последовать за ним, застегивает сухую рубашку — все пуговицы не в тех петельках.
— Рубашку? — спрашивает он, бегло осмотрев меня с голову до ног. — Да, — отвечает себе за меня, разворачивается и снова исчезает из виду. Вздыхаю и иду за ним, на этот раз сталкиваясь с ним в дверях. — Надень это, — командует он, расправляя рубашку.
— Мне нечего надеть вниз.
— Оу. — Он хмурится и нерешительно смотрит на рубашку. Я бы не вышла отсюда в одной только рубашке Миллера, даже если бы он позволил, в чем я сильно сомневаюсь.
Беру рубашку и кладу на столик неподалеку.
— Просто забери меня домой. — Я на грани обморока.
Он вздыхает, касаясь меня в привычном жесте.
— Как пожелаешь.
Он ведет меня из клуба, точно зная, что Кэсси и Тони наблюдают за нами, но наша явная близость говорит сама за себя — нет нужды в словах или злобных победных улыбках. Миллер сажает меня в свой «мерседес», режим подогрева увеличен для обоих пассажиров, мы едем к Миллеру в тишине. Он прикасается ко мне почти всю дорогу, не готовый потерять контакт, пока мы не останавливаемся на подземной стоянке его многоэтажного дома, и ему не приходится отпустить меня, выходя из машины. Я остаюсь на месте, в тепле и уюте пассажирского сиденья, пока Миллер не берет меня на руки и не несет десять лестничных пролетов к черной блестящей двери, которая дарит нам уединение.
— Позвони бабушке, — велит он, усаживая меня на стул. — А потом мы примем ванну.
С этим предложением весь мой оптимизм рассеивается. Принимать ванну с Миллером за гранью блаженства, так же как и его в его постели, и прямо сейчас я предпочитаю последнее.
— Я так устала, — вздыхаю, доставая из сумки телефон. Я едва нахожу в себе силы поговорить с Нан.
— Слишком устала для ванны? — его лицо омрачено недовольством. У меня нет сил даже почувствовать себя виноватой.
— Утром? — делаю попытку, думаю, что мои волосы, высохнув, превратятся в беспорядок к тому времени, как я посплю на них, как и у Миллера. Эта картинка в голове рисует на моем безжизненном лице небольшую улыбку.
Он раздумывает пару секунд, подушечкой большого пальца проводит по моей брови, следя за этим движением усталыми глазами.
— Пожалуйста, позволь мне помыть нас. — Лицо умоляющее. Как я могу отказать?
— Ладно, — соглашаюсь.
— Спасибо. Оставлю тебя поговорить с бабушкой, а я пока наполню ванну. — Поцеловав меня в лоб, он разворачивается, чтобы уйти.
— Мне не нужно уединение, — возражаю, а в голове возникает вопрос: о чем, он думает, мы можем говорить. Мое заявление останавливает его, и он задумчиво кусает губу. — С чего ты решил, что мне нужно уединение?
Он пожимает совершенными плечами, а в идеальных глазах вместо усталости загорается озорство. Я осторожно улыбаюсь при виде признаков игривого Миллера.
— Не знаю, — говорит он. — Может, вы захотите обсудить мою задницу.
