Босиком по стеклам. Книга 2 - Алекс Джиллиан
Амиран завершает звонок, уверенный в том, что, как обычно, последнее слово осталось за ним, а я еще какое-то время слушаю короткие гудки, пытаясь заглушить раздирающую изнутри ярость. Мне нельзя сорваться сейчас, я должен сохранять спокойствие и ясный рассудок. Аль-Мактум убежден, что контролирует ситуацию, и именно на этом я собираюсь сыграть. Точно так же, как четыре года назад.
— Энжи, где тебя носит? — взглянув на остывающий кофе, кричу на весь дом. Не дождавшись ответа, достаю из запищавшей микроволновки разогретую пиццу и, бросив ее на стол, иду искать пропавшую жену.
Дом не настолько велик, чтобы потеряться. Вернувшись из душа, я почти везде уже был. Осталась только вторая комната, которой я пользуюсь в качестве подсобного помещения и гардеробной. Там есть небольшая тахта, не удивлюсь, если обиженная Пикси решила на ней вздремнуть, демонстративно отказавшись от удобной кровати.
— Детка, тебе надо поесть, — взявшись за ручку, я открываю дверь и переступаю порог. Окна плотно закрыты ставнями, поэтому в комнате царит полумрак.
Я не сразу нахожу взглядом хрупкую фигурку Пикси. Она стоит ко мне спиной возле открытого гардеробного шкафа. На ней моя рубашка, которую она сняла с одной из вешалок. Энжи не двигается, застыв в одной позе. Внутри шевелится нехорошее предчувствие, и оно сбывается, стоит мне подойти ближе.
Анджелина
— Детка, тебе надо поесть, — голос Коула отдается легкой дрожью в сердце в тот самый момент, когда я заглядываю в его шкаф и ныряю в одну из рубашек мужа. Хочу двадцать четыре на семь ощущать на себе его запах. — Ты почти сутки ничего…, — он заходит в спальню, а я замечаю на одной из полок то, что незамедлительно цепляет мой взор.
Аккуратным, немного заторможенным движением включаю подсветку шкафа, дергая за специальный шнурок.
Легкие пустеют, перед глазами плывет.
Тяжело дыша, я с то ли с благоговением, то ли с парализующим ужасом разглядываю очередной алтарь Коула, посвященный мне.
На любой из сторон шкафа, куда бы я не посмотрела, я сталкиваюсь со своим отражением. Мои фотографии, вырезанные из свежих газет и журналов, приклеены к покоцанному дереву таким образом, что на нем не найти пустого места.
Коулман молчит, пока я разглядываю все отрывки, вырезки, статьи и громкие заголовки, от которых я вечно избавлялась. Беспощадно выбрасывала в урну, стоило им только попасться мне на глаза. А он сохранил все, абсолютно все. Все творения бульварных писак и фото-шедевры папарацци, которые часто подлавливали меня в компании князя Гримальди.
Я ощущаю болезненный укол чувства вины, замечая, до каких масштабных «черных дыр» закрашен мой горе-спутник. На некоторых снимках Себастьян вырезан ножницами.
Меня накрывает чувство из давних воспоминаний: я будто вновь оказалась в комнате Коула с экранами — обнаженная, уязвимая, оголенная, словно наэлектризованный провод.
Он всегда был со мной. Каждый день, пока я оплакивала его смерть.
— Ты права, детка. Горбатого даже могила не исправит, — Коул первым нарушает гробовую тишину комнаты.
— Откуда… — сдавленным голосом лепечу я.
— В закрытую зону тоже доставляют прессу, — коротко объясняет Брейн. Я чувствую его прерывистое дыхание на своем затылке. Коул стоит прямо за мной, нас разделяют считанные сантиметры, но что-то до боли холодное и отстранённое в тоне его голоса заставляет меня ощутить эту долгожданную близость не как шаг навстречу друг другу, а как непроходимую пропасть.
— Если бы это увидел кто-то еще? — нервно сглатывая, задаю первый вопрос, что приходит в голову. — Это прямое и неопровержимое доказательство того, что никакой амнезии нет.
— Здесь никого не бывает, кроме меня, — уверенно опровергает мои опасения Коул.
— И все равно это риск, — затылок сковывает холодом от одной мысли о том, что могло бы быть, если бы тайник нашли люди Амирана. — Я никогда не смогу понять, что происходит в твоей голове… Да, Коул?
— Ни один человек не способен понять, что происходит в голове у другого, — глухо отзывается муж. Мне остается лишь глубоко вздохнуть и попытаться прочувствовать настроение Коула после увиденного напоминания о ненавистном ему Гримальди. — Выключи свет, и давай уйдем отсюда.
В его голосе различаются нотки ярости, ревности, непонимания… гнева. Я не могу не испытывать чувства вины теперь, когда знаю, что все это время он был жив… а я, пусть и совершенно не близко, но все-таки была с другим.
Это нечестно. Ведь он едва ли хранил мне верность на той самой чертовой «удобной кушетке». Не заметно, что его мучает совесть. И несмотря на то, что мне хочется просто оставить все в прошлом… пока в голове и душе сплошной раздрай и сумбурные мысли.
— Нет, — поспешно выпаливаю я. Мне действительно необходимо, чтобы он все осознал, чтобы понял. — Это все ложь, Коул. Выдумки журналистов. Они намеренно искажают факты ради рейтингов, — защищаюсь я, читая самые интимные заголовки желтых журналистов, которые порой могли написать про меня и Гримальди чуть ли не любовную пьесу.
— Я понимаю, — его челюсть заостряется. Тени, плавающие на серьезном лице, придают ему почти дьявольский вид.
— Нет, ты не понимаешь, — я вновь спешу оправдаться и от избытка эмоций хватаюсь за самую свежую статью, резко срывая ее со стены. Помолвка князя Монако и анмарской принцессы — блеск, он даже это сохранил, мазохист!
— Я сказала ему «нет» в тот же день.
— Я не хочу ничего знать, — судя по звуку, Коул хватается за дверцу шкафа, и она начинает трещать под нажимом его пальцев.
— А тон твоего голоса говорит об обратном, Коул, — шепчу я, одновременно разворачиваясь к мужу.
Сердце замирает каждый раз, когда смотрю на его черты, теперь словно впервые. Страшно моргать даже. Боюсь, что снова исчезнет из моей реальности.
— Обычно ты прекрасно скрываешь эмоции. Но не сейчас, Коул, — облизнув губы, я провожу по его скуле костяшками пальцев. — Но может, тебе и правда, лучше ничего не знать. А мне — не оправдываться. Потому что ты все равно не поверишь, — пылко чеканю я, желая донести до него одну простую истину. — Не поверишь, что я ни на кого не смотрела. Мужчин, отношений, чувств… ничего этого не существовало для меня. Как отключилась во мне эта функция. Все, что ты видишь — лишь имитация жизни…, — оглядываюсь на заголовки.
— Еще скажи, что он трахал тебя виртуальным членом из воображаемой матрицы, Пикси, — сквозь сжатые зубы цедит Коул, его светлые глаза превращаются в черные омуты — два темных осколка всепоглощающей бездны. — Если
