Моррис Ренек - Сиам Майами
Барни вынул термометр у Сиам изо рта и подошел к световой вывеске над дверью уличного бара, чтобы разглядеть температуру.
— Ты по-прежнему горишь, — сказал он. — Сто один градус [2].
— Это не жар. — Она не остановилась. — Певица, знающая, что не может толком петь, всегда температурит. — Когда он поравнялся с ней, она сказала: — Не говори мне о Гэри, и температура спадет. — Она затрясла головой, словно прогоняя проклятие, связанное с этим названием.
— Чем он хуже других городов?
— Тем, что рядом Чикаго. — Она повысила голос, досадуя на его тупость. — Не хочу, чтобы моя мать узнала, что я по-прежнему пою в грошовых подвалах. Хорошенькое возвращение на сцену!
— Сегодня наш последний вечер здесь. Давай хорошо выступим. Планы будем строить завтра.
— Ты поместил объявление в газете?
— Всеми газетами города заправляет патриот в Твидовом духе. Если хочешь поместить рекламу в одной газете, изволь повторить ее сразу во всех. Хозяин клуба не хочет, чтобы ему подобным образом выкручивали руки, и я не могу его винить.
— Разве требовать повторения рекламы во всех газетах не противозаконно?
— Противозаконно, но газетчики избегают судиться.
Сиам положила голову ему на плечо и сказала:
— Сегодня ты должен сказать ему о нашем отношении к его сегрегированному бару.
— Что ты несешь? Если у нас такие твердые убеждения, то надо было бороться еще в Нью-Йорке, при составлении контракта.
— Значит, так и будем молчать?
— Глупо протестовать в последнюю ночь.
— Я настаивала, чтобы ты сразу выразил наше несогласие.
— Тогда это тоже обернулось бы бессмыслицей. У нас сразу же возникли бы неприятности, а мы их меньше всего хотели, раз преследуем определенную цель.
— Неприятности бывают разные.
— После Норфолка ты решила, что мы будем извлекать из гастролей максимум пользы, — напомнил он.
— Все равно давай скажем хозяину бара, что мы о нем думаем.
— У тебя жар. Ты нездорова. Какой смысл доводить до него наше мнение, если мы все равно ничего не можем изменить?
— Все равно скажи ему. В жизни то и дело нарываешься на неприятности. Это же не значит, что мы всегда помалкиваем.
Они вошли в прокуренный бар, набитый торговыми агентами из расположенного неподалеку крупного отеля и моряками с местной базы береговой охраны. Музыкальное оформление обеспечивал музыкальный автомат. Чрезмерно накрашенные женщины у стойки не выглядели слишком привлекательными, поэтому, несмотря на романтическое освещение, в баре царила атмосфера нестерпимого одиночества. Слишком часто в заведениях, где приходилось выступать Сиам, властвовала не находящая выхода пьяная мужская похоть.
Владельца бара звали Эмори Ирвинг. Он был образован и обходителен, чем выгодно отличался от своих коллег-громил с Севера. Он гордился тем, что благодаря его усилиям между посетителями бара завязывались какие-то отношения. Если даже это отдавало сутенерством — на него трудились две неукротимые девицы, — ему все равно нельзя было отказать в остроумии.
Сиам ушла за кулисы. Барни нашел Эмори в углу бара. Тот с любопытством наблюдал за двумя своими вульгарными девками, обрабатывающими хмельных морячков.
Одна из девок дразнила клиента, касаясь губами его лица:
— Спорим, ты не сможешь выпить сжиженный газ для зажигалки.
— А вот и смогу!
— Спорим!
Посетители покатывались со смеху.
Девица вынула из сумочки баллон. Моряк вырвал его у нее, открутил крышку и опрокинул содержимое себе в глотку. Судорожно сглатывая, он потребовал пива на запивку. Но пива он не дождался — его быстро вырвало прямо на стол, после чего глаза остекленели, а лицо приобрело поросячье выражение. Бармен и девица оттащили его в задний двор, с глаз долой.
— Чему вы улыбаетесь? — спросил хозяин у Барни.
— Сами все равно не догадаетесь, поэтому я вам скажу. Я хотел потребовать, чтобы вы пускали в свой бар цветных.
— Если бы я мог! — искренне посетовал Эмори. — Я бы с удовольствием клал в карман денежки цветных. Сжиженного газа у меня хватит на целую армию. Но я бы не советовал вам предлагать то же самое другим содержателям клубов. Знаете, что случилось с Полом Дугласом, кинозвездой? Он гастролировал по Югу с театральной труппой и тоже ополчился на идею собирать аудиторию, чистую в расовом отношении. Еще у нас выступал со своими стихами Роберт Фрост. Так вот, Дугласа освистали, а Фроста провозгласили нашим национальным поэтом.
Сиам пора было начинать выступление. Барни устроился за выделенным для них столиком. Официант подал ром и коку за счет заведения. За пианино уселся чернокожий музыкант. Сиам запаздывала. Появилась она бледная, не похожая на себя. Голос ее звучал грубовато, держалась она скованно. В глазах не было чувства. Кто-то мог бы принять это за холодный профессионализм, но Барни объяснял это болезнью. Он чувствовал ее так, как не чувствовала, пожалуй, себя она сама. Всем нутром отзывался на малейшие перепады в ее настроении.
Однажды в вашингтонском отеле она зачиталась, сидя в кресле. Одну ногу подобрала под себя, другую, босую, выставила. Он почему-то хорошо запомнил то мгновение, но не ее отрешенную сосредоточенность, а то, что именно тогда понял: они способны доставлять друг другу радость, просто находясь рядом. Без слов, без объяснений. Барни почти всегда думал о Сиам, однако стоило им ненадолго разлучиться — так было после его отлучки в Нью-Йорк, — как разлука начинала казаться ему бесконечной.
Когда Сиам пела плохо, с некоторыми ее слушателями начинали твориться странные вещи. Вот и сейчас один задрал подбородок и погрузился в тягостные раздумья, поглаживая себе горло, другой без устали потирал костяшки пальцев, третий так отчаянно ковырял в носу, что из ноздри потекла кровь. Когда Сиам бывала в ударе, все слушатели сидели как завороженные, забывая о своих дурных привычках.
Мир без музыки? Барни тоже погрузился в невеселые мысли. Сиам тем временем закончила петь и опустилась на стул напротив него.
— Я ужасна!
— Тебе просто надо больше работать, — неуверенно сказал он. Его уже преследовало предчувствие новой катастрофы. Неужели голос Сиам утрачивает свои неповторимые оттенки, свою красочность? В таком случае, ее не спасут самые блестящие площадки. Видимо, эта замаячившая угроза заставила его содрогнуться, потому что Сиам взяла его за руку, чтобы отвлечь от неприятных мыслей. — У тебя холодные руки, — сказал он.
