Белва Плейн - Рассвет
– Почему нельзя?
– Потому что это плохая манера – не выходить к гостям. А тетя Маргарет сказала, что у меня хорошие манеры. А я ей сказал, что папа учил меня хорошо себя вести.
– Да? И как она на это реагировала?
– Сказала, что это показывает папу с хорошей стороны.
– А что они еще говорили про отца?
Тимми нахмурился, вспоминая:
– Сначала – не помню, а потом дядя Артур сказал, что папа был в клане, и это плохо, но мы должны помнить его хорошие стороны.
«Словно речь доктора Фостера на похоронах отца!» – подумал Том.
– Ну, спустись же вниз, Том!
– Мне это трудно, Тимми. Ты и не знаешь, как трудно!
– Угу, я знаю. Ты расстроен из-за этой девушки. Ты убрал с тумбочки ее фото.
– Что, и это ты знаешь?! – вскипел Том.
– Мистер Маккензи рассказал дяде Артуру, и мы говорили об этом. Тетя Маргарет сказала, что тебе трудно примириться, или что-то в этом роде…
«Обсуждают мои личные дела… Делать им нечего…»
– Она вонючка, Том. Она лгунья. Я читал всю эту чепуху в газетах, брал с твоего письменного стола. И о черных – вздор, разве Бетти Ли – такая? И об иностранцах! Вот мистер Бруно, парикмахер, иностранец, а какой хороший человек! И мистер Футиадес, хозяин кондитерской… Значит, и о евреях – тоже чепуха. Ну и что ж, что ты еврей? Том! Не думай о ней, она – вонючка.
Милый, невинный малыш, прижимающий к себе щенка.
– Том! Давай сойдем вниз.
– О'кей, малыш. Иди, я приду.
На длинной веранде три женщины сидели за столом и разговаривали, а Артур Кроуфильд стоял у окна и глядел в сад. Тимми подбежал к нему, Том, поздоровавшись, сел на скамейку между двумя группами. Он заметил, что все присутствующие словно сговорились не обременять его излишним вниманием.
Он сидел, весь напряженный, весь обратившись в слух и поглядывая уголками глаз то в одну, то в другую сторону.
Женщины говорили о драгоценностях: мать рассказывала о том, как ее тетки, отправившиеся в кругосветное путешествие, высматривают в ювелирных лавочках всякие диковины.
– Особенно Лилиан – у нее острый глаз и вкус замечательный. Смотрите, что она мне только что прислала из Бангкока! Все мои украшения – ее подарки.
– Красота какая! – звонким приятным голоском воскликнула Холли. – Эти лепестки не спаяны?
– Потрогайте! – ответила Лаура с улыбкой. Головка с глянцевитыми волосами нагнулась к Лауре, белые пальчики перебирали золотые лепестки.
«Только евреи любят золото, – фыркала Робби. – Услышали бы это Лилиан и Сесилия!» – подумал Том.
– Оно замечательно выглядит на вас, – сказала Холли. – У вас такая стройная длинная шея. Я хотела бы иметь такую, на мне ожерелья так красиво не смотрятся!
Лаура снова улыбнулась.
«Ей нравится девушка, – подумал Том. – И она так добра к Тимми…»
Артур отошел от окна и подошел к женщинам мимо Тома, словно не замечая его.
– Мне кажется, я нашел вам покупателя, – сказал он Лауре. – Мой знакомый мебельщик хочет расширить дело. Я поговорю с ним, мне кажется, ваши условия ему подойдут.
Том уставился в пол, мрачный и молчаливый. За что на него свалился этот двойной удар? – думал он. – Его родители – чужие, новые родители – евреи, сестра – еврейка!
– Да, – ответила Лаура Артуру. – Сначала это была фирма «Пайге», потом – «Пайге и Райс», потом – «Райс и сын», а теперь…
– Другого пути нет, – мягко возразил Артур. Он отошел от стола и приблизился к сидящему у стены Тому, тот вздрогнул. Может быть, он ждал, что Том заговорит с ним, но тот молчал, и Артур начал первый:
– Я сожалею о… – Он запнулся, не зная, сказать ли «ваш отец» или «Бэд», что было бы слишком фамильярно. В конце концов он выговорил: – Сожалею о случившемся. Ужасная, жестокая смерть.
– Как вы можете сожалеть о нем, – ведь он был в ку-клукс-клане, – язвительно отозвался Том.
– Нельзя отвечать на насилие насилием, даже по отношению к членам клана, исповедующим насилие.
– Но они же хотят вас уничтожить, – сказал Том.
– Знаю.
– Тогда я не могу понять…
– Поймете когда-нибудь, – сурово возразил ему Артур.
«Какой странный человек! И он – мой отец…» – подумал Том, и это слово отдалось в его сердце ударом, как при первой встрече. Том не мог отвести взгляд от этого человека с мигающими из-под очков глазами, нахмурившегося, словно он что-то не одобрял или не мог решить трудную задачу.
– Не думайте, что я – святой подвижник. Нет, всепрощение мне чуждо. – Четкость и выразительность речи Артура удивила Тома. – Я только считаю, что нельзя направлять свой автомобиль в толпу, в гущу живых людей. Если это возможно, – значит, мы живем по закону джунглей. Но хватит об этом. Я хочу поговорить о вас, Том. О нас.
– Спасибо, что подарили Тимми собаку, – стесненно выговорил Том. – Он так доволен.
– Я рад. Но я – о другом. Поймите, Том, вы не должны сближаться с нами, если не хотите этого. Уясните себе это. Но поймите для самого себя – эти предубеждения разрушат вашу душу, разъедят ее словно серная кислота. И вы погибнете, как ваш отец.
– Он был неплохой человек! – запротестовал Том.
– Да, это так, но он позволил, чтобы его сбили с толку плохие люди. Как это случилось со многими в Германии. Вы слышали, что перенес Альберт, мой тесть? И он до сих пор верит в человеческую доброту, как верила Анна Франк, голландская еврейка, девочка, погибшая в концлагере, два года юности которой прошли в наглухо запертом доме, где ее семья укрывалась от нацистов. Альберт считает, что людей надо научить доброте.
«Странные люди», – подумал Том и, вспомнив проповедь доктора Фостера, невольно улыбнулся.
– Чему вы улыбаетесь? – спросил Артур.
– Ваш тесть говорит то же, к чему призывают в воскресной школе.
– Так ведь в этом нет ничего удивительного. Женщины стали прислушиваться к разговору; это было неприятно Тому, и у него вспотели ладони.
Артур замолчал, и Том потупился, снова ощущая смятение. Смерть Бэда… его ужасная смерть. А мать гладит руку этой девушки-еврейки… Холли могла бы быть одной из тех, кому Робби и ее товарищи по группе посылали издевательские и угрожающие письма. Том никогда не принимал в этом участия. Он как будто слышал насмешливый хохот Робби, видел ее презрительный взгляд, обращенный на него, которого она «любила», блестящими способностями которого восхищалась… Неистовый гнев снова запылал в его душе.
– Что касается вашей веры… если вы верите, а я надеюсь, что вы верите… – продолжал Артур, – то я надеюсь, что вы ее сохраните в своем сердце. Питер сохранил свою… нашу веру до самой смерти. – Лицо Артура омрачилось. – А вы по-прежнему интересуетесь астрономией? – спросил он Тома. Том кивнул. – Эта наука расширяет кругозор. В свете истинного знания расистская ненависть кажется дикой, нелепой, бессмысленной. Прочитали вы книгу, которую я вам прислал?