Танцующий в темноте - Т. Л. Мартин

Его веки опускаются, и он наклоняет голову, так что он становится ближе. Его дыхание скользит по моей коже.

— Я, блядь, подвел тебя.

Его нос касается моего, и я провожу языком по нижней губе. Его взгляд опускается, губы приоткрываются, и как раз в тот момент, когда я думаю, что он может поцеловать меня, он отталкивается от стены.

Из моих легких сразу выходит весь воздух. В груди колотится, и я чувствую разочарование до кончиков пальцев ног.

Он отворачивается, проводит рукой по волосам и обхватывает себя сзади за шею.

Я не могу оторвать от него глаз. Стук в груди затрудняет дыхание с каждой секундой, пока я смотрю.

Он вернулся.

Он вернулся за мной.

— Безумие, как ты знаешь, подобно гравитации.

Все, что для этого нужно, — это небольшой толчок.

— Джокер

Я провожу рукой по лицу, снова переводя взгляд на часы на стене в перерывах между ходьбой. Прошло два часа. Их трейлер в семи минутах езды. Сколько времени нужно, чтобы сказать гребаное "прощай"?

— Эй, — зовет Феликс из мини-кухни справа от меня. — Дыши глубоко, чувак. Вдох и выдох.

Я рычу, и он хихикает, качая головой.

Меня так и подмывает снова выглянуть в окно, но солнечный свет каждый раз бьет прямо в голову, когда я это делаю. Нам уже пришлось завесить стекло запасным одеялом. В августе чертовски солнечно, а шторы здесь могли бы и вовсе отсутствовать.

Господи, я не понимаю болезненных ощущений, бушующих внутри меня. Два дня она отдыхает, а потом уходит сразу после того, как наконец поговорит со мной. Адреналин, бурлящий во мне, готов взорваться. Я продолжаю тянуться за своим ножом, думая, что ощущение лезвия в руках успокоит меня, но это не так. Моя грудь горит, а легкие слишком сжаты, чтобы втянуть достаточно воздуха. Я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы каким-то образом добраться до двух моих последних убийств, чтобы получить хоть какое-то чертово облегчение, но все, о чем я могу думать, — это она.

Я даже пытался отвлечься на другие вещи. За последние пару дней мы с Феликсом долго разговаривали. Некоторое время мы наблюдали за домом с помощью камеры, которая есть у него на ноутбуке. Я видел, как полиция совершала рейд по этому месту, безуспешно пытаясь получить информацию из программного обеспечения Феликса и со столов, которые зачистила Обри, прежде чем организовала перемещение секретарей к нашим дополнительным машинам.

Можно назвать это горько-сладким. Но все, что я чувствую, — это горечь.

Ничто не надежно. Все еще есть дерьмо, которое может привести к нам и тому, чем мы занимались. И потом, есть Райф. Феликс и я просмотрели накопившиеся записи; Райф, с помощью Стеллы, избежал пули, которую получил бы в бок. Он где-то есть, его сердце бьется, а одержимость Эмми и Катериной, скорее всего, процветает. Но мы и раньше избегали смерти, тюрьмы и чего похуже. Воссоздали себя и нашли источники дохода за экранами. Мы можем сделать это снова, и на этот раз лучше. Что касается Эмми, то, если Райф придет искать неприятностей, он найдет их в виде моего ножа у своего горла.

Ничто из этого не стоит за напряжением в моих мышцах и жаждой в костях.

Последние слова, которые Эмми сказала мне, были наполнены ненавистью, а до этого она вообще со мной не разговаривала. Я смотрел, как она спит, ища что-нибудь, что помогло бы мне, но все, что возникло, — это странная боль в груди. Это дерьмо было хуже. Мне нужно, чтобы она смотрела на меня с чем-то другим, кроме боли и яда. Мне нужно почувствовать, как она обнимает меня в ответ, когда я обнимаю ее. Мне нужно, чтобы ее выдохи наполнили мои легкие.

Кажется, что мое тело не может функционировать без нее, так что меня волнует элементарное выживание, мать его.

— Чувак, мы сейчас пропустим, — бормочет Феликс, возвращая мои мысли обратно в комнату. Он хватает пульт от телевизора и увеличивает громкость. — Шоу начинается.

Я подхожу ближе, мои глаза прищуриваются на экране. Феликс не шутил на днях, когда сказал, что файлы были настроены на автоматический выпуск на всех основных платформах.

— …что расследование убийства адвоката и будущего сенатора штата Кентукки Арнольда Мерфи все еще продолжается. Однако с тех пор официальные лица получили дополнительные доказательства зверских действий, совершенных членами Миша, подпольной преступной организации, которой Мерфи, как утверждается, управлял и курировал. Пятнадцать лет назад Миша царил на черном рынке, с записями, показывающими миллионы долларов, заработанных на секс-торговле и… — брюнетка-репортер складывает руки на столе, сглатывает, когда в правом верхнем углу экрана появляется первое изображение: — продаже бестелесных костей похищенных несовершеннолетних.

Когда я смотрю на него, он яркий. Красочный и живой. На экране он не больше десяти сантиметров в длину, но в живую он почти двадцать.

Я помню этот череп. То, как Катерина тщательно приклеила павлиньи перья со всех сторон, кроме лица. Белая краска, которая еще долго оставалась на ее пальцах после того, как она размазала цвет по каждой скуле. Я также помню предплечье, принадлежащее тому же предмету, кость, которую Катерина однажды вручила своей дочери, как раз перед тем, как спросить, любит ли она все еще раскрашивать.

По мере того, как я смотрю на это, легкие сжимаются с каждой секундой, делая каждый вдох настоящим испытанием.

Я не ожидал этого. Реальные фотографии, такие же реальные, как мои воспоминания, может быть, даже больше. Я отказываюсь отводить взгляд. Я часть этого, Миши и того самого черепа. Они врезались в мою душу, сшитые кровью, свидетелем которой я был и которую нарисовал.

Когда изображение меняется и в центре внимания оказывается маленькая белая карточка для записей, лежащая перед черепом, Феликс ставит телевизор на паузу и вытягивает шею к экрану.

— Лети ради меня, — читает он вслух. — Я не птица. Я не лебедь и не голубь над твоей головой. Возможно, мои крылья сделаны из грязи с земли под твоими ногами. Возможно, моя душа — сам воздух, которым ты дышишь. Мое сердце — огонь; не подходи слишком близко, ибо ты рассыплешься пеплом глубоко в тени. Не заходи слишком далеко, ибо ты будешь жаждать