Лорен Оливер - Delirium/Делириум
Алекс и охранник с минуту сверлят друг друга глазами. Алекс всё так же крутит бейдж на пальце, навивая и развивая цепочку. Похоже, это беспечное движение успокаивает бдительность сторожа, и когда он снова заговаривает, в его голосе даже слышны извиняющиеся нотки:
— Я не могу вас туда пустить. — Он опускает автомат и снова залезает на свою табуретку. Я выдыхаю: оказывается, всё это время я не дышала, сама этого не замечая.
— Ну что ж, ты только выполняешь свою работу, — нейтральным голосом говорит Алекс. — Значит, теперь ты вместо Томаса?
— Точно. — Охранник мечет в меня взгляд, и я снова ощущаю, как его глаза приклеиваются к тому месту на моей шее, где нет положенного шрама. У меня сильнейшее желание прикрыться рукой, которое я вынуждена изо всех сил подавлять. Но, должно быть, страж порядка решил, что мы не представляем собой угрозы заведению, вверенному его попечениям, потому что переводит взгляд обратно на Алекса и представляется: — Фрэнк Дорсет. Перевели сюда из третьего отделения в феврале — после инцидента.
В том, как он произносит это слово «инцидент», звучит что-то такое, от чего у меня холодок бежит по спине.
— Нехилое повышение. Небось, трудновато перестроиться, а? — Алекс небрежно прислоняется к стене — образец беззаботности. Но я-то хорошо знаю своего друга! Я различаю в его голосе некоторое напряжение — по существу, он тянет время, не зная, что делать дальше и как нам проникнуть за заветную дверь.
Фрэнк пожимает плечами.
— Да здесь, знаешь, всё тихо-спокойно. Никто не входит, никто не выходит. Или, во всяком случае, почти никто. — Он снова лыбится, ощеривая свои отвратные зубы, но глаза — те же змеиные, плоские, словно задёрнутые невидимым, но плотным занавесом. Тут мне приходит в голову — был ли этот человек таким всегда или это Исцеление на него так подействовало?
Охранник запрокидывает голову и вперяет в Алекса прищуренные глаза — сходство со змеёй становится ещё явственнее.
— Так откуда ты знаешь про Томаса?
Алекс играет превосходно: беспечно улыбается, теребит бейдж...
— Да ходили всякие слухи... — туманно говорит он, пожимая плечами. — Знаешь же сам, как оно бывает...
— А то мне не знать! — говорит Фрэнк. — ДКИ из кожи вон лез, чтобы всё было шито-крыто. Держали нас под замком несколько месяцев. А что конкретно ты слышал?
Ага, вот и решающий вопрос, что-то вроде теста. «Осторожнее!» — думаю я, мысленно адресуясь к Алексу, как будто он может услышать.
Алекс колеблется несколько секунд, потом говорит:
— Слышал, что он вроде как стал проявлять симпатии не там, где надо...
Так вот оно что! Внезапно всё становится на свои места: и то, что Алекс сказал, что у него «здесь друзья», и то, что раньше у него был доступ в Отделение №6. Один из охранников, по-видимому, был симпатизёром, а может даже и участником Сопротивления. В голове всплывает любимое присловье Алекса: «Нас больше, чем ты думаешь».
Похоже, Алекс попал в точку со своим ответом, потому что Фрэнк заметно расслабляется. Поразмыслив, он, видимо, приходит к выводу, что Алексу можно доверять. Поместив автомат между колен, поглаживает ствол, словно любимую собачку.
— Точно. Вот это был, скажу тебе, песец — никто не ожидал. Я этого парня знал плохо — ну, так, виделись когда-никогда в дежурке да в сортире пару раз, и всё. Он особняком ходил, ещё бы, куда ему до нас, небось, только с Изгоями разговаривать изволил.
Вот так-так! Впервые в жизни слышу, как какой-то, пусть и мелкий, но всё же представитель правящего аппарата, признаёт существование людей, живущих в Дебрях! Даже дух захватило.
Как же должно быть больно Алексу — стоять вот так и выслушивать оскорбления в адрес друга, взятого за симпатии к инакомыслящим! Расправа, по-видимому, последовала незамедлительно, тем более, что Томас был на службе у правительства. Скорее всего, его повесили, или расстреляли, или посадили на электрический стул. А если судья был милосерден и заменил смертную казнь пожизненной пыткой — то Томаса бросили сюда, в одну из камер — гнить заживо. Если какой-нибудь суд вообще состоялся.
Удивительно, как Алекс владеет собой! Голос даже не дрогнет:
— Интересно, что его выдало?
Фрэнк продолжает массировать свой автомат, и что-то в его движениях — вкрадчивых, ласковых, словно он гладит нечто живое — вызывает у меня тошноту.
— В том-то и дело, что ничего особенного.
Охранник пятернёй смахивает с морды мокрую прядь волос. Лоб у него весь в красных пятнах и блестит от пота. В этой караулке намного жарче, чем в других отделениях. Здесь нет тока воздуха, он заперт в этих стенах, воспаляется, гниёт — как всё, что попадает сюда.
— Просто решили, — продолжает Фрэнк, — что уж кто-кто, а он-то точно должен был быть в курсе побега. Ведь он был обязан проверять камеры. Туннель-то за одну ночь не проделаешь!
— Побег?!
Слово вылетает из моего рта прежде, чем я успеваю удержать его. Сердце больно бухает в груди. Побег из Склепов — дело неслыханное!
На секунду рука Фрэнка застывает на стволе автомата, а палец снова барабанит по курку.
— Ну да, — отвечает он, не сводя глаз с Алекса, как будто я — пустое место. — Уж о нём-то ты слышал?
Алекс пожимает плечами.
— Да слышал кое-что, болтали люди... Но ничего определённого.
Фрэнк смеётся. Ужасный звук. Как-то я видела двух чаек, сцепившихся друг с другом из-за куска жратвы в воздухе над океаном. Смех Фрэнка напоминает мне вопли этих грязных, прожорливых птиц.
— Уж не сомневайся, всё очень даже определённо, — скрипит охранник. — В феврале. Этот Томас, фактически, и поднял тревогу. Ещё бы — он же явно был в деле, потому что она получила... сколько? — шесть?.. семь?.. часов форы.
«Она»?! Кажется, стены обрушиваются на меня. Я делаю шаг назад и прислоняюсь спиной к влажному камню. «Может быть, это она?» — думаю я и на одну ужасную секунду чувствую разочарование. Но тут же напоминаю себе, что может статься, моей мамы здесь никогда и не было. Речь может идти о совсем другом человеке, мало ли какая диссидентка сбежала... Но как я себя ни убеждаю, головокружение не проходит. В душе бушует целая буря чувств: и надежда, и страх, и отчаяние — всё вместе.
— Чего это с ней? — осведомляется Фрэнк. Я слышу его голос как будто из подземелья.
— Воздух, — с усилием выталкиваю я слова, — воздух здесь тяжёлый...
Фрэнк снова ржёт, вернее, отвратительно кудахчет:
— Ах, барышне здесь нехорошо? Да это рай по сравнению с тем, что там, в клетках!
Господи, похоже, он получает удовольствие! Вспоминаю о споре между мной и Алексом несколько недель назад. Он тогда полностью разнёс целесообразность Исцеления. Я сказала, что без любви не может быть и ненависти, а где нет ненависти, нет насилия. А он ответил: «Ненависть — не самая опасная вещь, Лина. Равнодушие — вот что страшно».
