Эльмира Нетесова - Любимые не умирают
— Тебя тоже поимели? — испугалась баба.
— Нет. Меня вовремя выкупил Остап. Лева, как и я, не понял, зачем у него забрали развлекашку? Ведь он уже приготовился весело провести вечер, а вместо того надрался чифира и, заглючив, бездарно вырубился. Но... Уступив Остапу, он отвалил от меня без претензий.
— А за сколько Остап тебя купил?
— Кать! Там на зоне никто не задаст этого вопроса! Почем жизнь? Ее оценивал Остап. И что я мог сказать, согласен или нет? А разве у меня был выбор? Когда я видел, что в следующую минуту вся эта толпа козлов налетит и будет терзать пока не сдохну Я это видел на других. Тут не до торга! И Остап прекрасно понимал, он не продешевил. Такие свое не упускают нигде. Я был рад, что избежал глумленья, хотя от расплаты не ушел. Какою она будет, сам не знаю. Тут уж, как повезет.
— А тот Лева — одессит тоже сбежал вместе с Остапом? — спросила Катька.
— Нет, он отзвонковал, полностью свое отсидел. Когда вышел, Остап его достал. Сфаловал в дело. Вместе они тряхнули банк. Но попухли на бабах. Остап успел смыться через окно первым, Лева за ним и менты не промазали, уложили наповал в шаге от притона. Следователь проболтался, сам того не желая. А может, специально сказал, чтобы Остап понял, что и ему будет крышка. Эти два падлы друг друга стоили. Когда Остапа пристрелят свои кенты или менты, многие вздохнут. У него таких обязаников как я, ни счесть. Всех на крючке держит, каждый шкурой своей ему должен.
— Коля, заяви в милицию!—дрожала Катя.
— Зачем? Менты и так его ловят. А и что им скажу? Что грозит расправой? Он убивает, а уж на угрозы никто вниманья не обратит! Вот если б я уложил его, или наводку сделал, указал бы, где он приморился и как можно его взять, вот это оценили б! Но взять ту паскуду у всех кишка тонка,— вздохнул человек и задернул шторы, Катька без слов поняла предосторожность мужа.
— Выходит, что он к нам может заявиться в любой миг. Ведь вот побывал у нас в доме, подобрал ключи, как и где от него спастись, ума не приложу. А тут Димка во дворе допоздна с ребятами сидит. Хотя, может с девчонкой своей по городу гуляет. Что, если Остап увидит нашего мальчонку? — задрожал голос женщины.
— Я сына предупреждал, просил его не уходить далеко от дома, не засвечиваться в одиночку нигде. Убеждал быть осторожным, все рассказал, он вроде понял. Но, любовь слепа, Димка мог забыть. Ведь теперь у него девчонка появилась. Куда позовет, пойдет за нею вслепую. Первая любовь всегда глупа до безрассудства!— дрожали руки человека. И в это время раздался звонок в дверь. Оба поспешили открыть ее:
— Димка! Где ты был так долго? — упрекнула мать.
— Я просил тебя не уходить далеко от дома! — напомнил Колька.
— Чего вы такие взъерошенные? Я был совсем рядом, в сквере! На часы не глянул и мобильник забыл дома. Хотел позвонить, чтоб не переживали. У меня все в порядке.
— С кем ты был? — перебил Колька.
— С Майкой! Она любит меня! И будет ждать из армии!
— Дима, сынок, не рискуй собою! Сейчас очень опасно, прошу, побереги себя и нас. Выжди время! — просила Катя, прислушавшись к осторожным шагам по лестнице. Колька выхватил молоток, спрятанный под обувной полкой на всякий случай. Приложился ухом к двери, не дыша. Но шаги прошли наверх, кто-то старчески закашлялся безудержно...
Глава 9. Любимые не умирают
...Остап знал город лучше многих горожан. Здесь он родился. Тут на окраине, в старом, окривелом бараке, жил вместе с матерью в убогой, сырой
комнатухе, где помещались колченогий обшарпанный стол и окривелая железная койка. Единственное подслеповатое окно скудно освещало мрачное жилье. Две табуретки ютились под столом. Нищета смотрелась из каждого угла, и казалось, комнатуха вот-вот заскулит от собственной никчемности.
Остап со смехом вспоминал родное гнездо, пьяную мать, валявшуюся на койке, иногда она сидела за столом с кем-нибудь из соседей и пила...
Соседей здесь было великое множество. От стариков до детей разного калибра, все серые, грязные, горластые. Ссоры и драки тут не прекращались и случались по всякому поводу. Вот старик дал подзатыльника пацану. Свой он или чужой внук, попробуй, разберись в потемках. Мальчишка дедов окурок спешно докурил, а не оставляй на видном месте, не вводи в грех. Пацан, получив от старика затрещину, взвыл визгливо, жалобно. И сразу с другого конца коридора выскочила лохматая баба. Ее шатало во все стороны. Но голос родного чада вырвал из-за застолья. Она глянула на мальчонку, указавшего пальцем на обидчика. Старик и слова не успел сказать, как ведро с помоями уже накрыло его голову до самых плеч, а самого деда, выкинула баба пинком из барака.
Мать тоже вступалась за Остапа. А кто защитит безотцовщину покуда он не научился защищаться самостоятельно.
Кто и где его отец, этим вопросом тут никто не интересовался, и ни одна баба не могла с уверенностью сказать, от кого произвела на свет ребенка, кому и зачем он понадобился? Рожали здесь с самого нежного, десятилетнего возраста и до пенсии, когда другие горожанки уже забывали о мужиках и беременности. Здесь зачастую узнавали о беременности, когда начинались роды. Ни больниц, ни врачей не знали. Родить или умереть не было событием. О смерти узнавали, когда человек не мог выпить. Тут о детях вспоминали крайне редко. Их было много. Но голоса своей ребятни отличали каким-то особым чутьем, безошибочным. Ведь, встав на ноги, детвора оголтело тянулась к недопитым бутылкам, стаканам, жадно проглатывала все, что осталось от еды на столе и в банках. Знали, чуть протрезвеют взрослые, им, детям, не останется ничего. А потому, каждый кусок хлеба, селедки и колбасы считался подарком. Всю добычу мелкота съедала тут же, а зачастую нещадно дралась, вырывая из рук, из зубов все, что могло согреть собственный живот и продлить жизнь назавтра.
Остап рос в этой своре, не задумываясь, хорошо он живет или плохо. Все вокруг него жили, так как он, понимая, чтоб выжить, нужно быть злым и сильным.
Остап был самым злым и жестоким. Он никогда не делился с детьми, знал, что и сам от них не получит ничего хорошего. Но никогда не обижал девчонок. К ним с детства питал необъяснимую тягу. А потому у них не отнимал жратву. Постепенно, присмотревшись к взрослым, а в бараке секретов не было ни от кого, понял, что тянуло его к девчонкам, и стал присматриваться, примеряться к ним. Мальчишка с детства воровал. А потому, за конфеты и пирожки, девчонки позволяли пацану рассматривать, а потом и лапать себя, где попало. Он рано стал мужчиной, как впрочем, и другие его барачные друзья. Он ни по одной не страдал и не мучился. Остап знал, что за пакет конфет уговорит любую. Но... Взрослея, девчонки менялись и многие навсегда уходили из барака, забыв детские шалости, устраивались жить и работать в городе, изредка навещали родителей или вообще никогда здесь не появлялись. Оно и неудивительно. Здесь к десяти годам дети сами себя кормили и помогали своим предкам выживать в этой убогости. Одни, сдернув белье с веревок во дворах горожан, одевали жильцов барака, другие, настреляв у торговок на базаре харчи, волокли их сумками домой и кормили всю ораву, умалчивая о синяках и шишках, полученных от горожан, какие, случалось, ловили малолетних воришек и били их, не щадя.
