Лицо с обложки - Юлия Белкина

— Ах, стерва! — изумленным голосом воскликнул Роберт. — Она меня обманула. Ну ничего, я до нее доберусь, она во всем сознается. Воровка, мерзавка! С ней я позже разберусь… Но вот же стерва!

Впрочем, ахал Роберт недолго, быстро взял себя в руки. Вспомнил, ради чего приехал, пообещал мне:

— Бориса прощу, оставлю его в покое. Если боишься, что он тебя бросит… Ну, чисто внешне ты — сама понимаешь… Так вот, гарантирую, этот козел… Прости, твой муж! Никуда не денется. Будет тебя на руках носить и благодарить всю оставшуюся жизнь. Это я сумею ему внушить. Хорошо? Договорились? Ты ведь умная женщина.

Я улыбнулась. Роберт тоже улыбнулся, похлопал меня по руке.

— Значит, договорились? Вот и умница… Такую раскрасавицу из тебя сделаем, лучше. чем была. Значит, ничего не скажешь Мите? Вот и умница, вот и правильно.

Роберт смеялся. Настроение у него улучшалось с каждой минутой. Я тоже улыбалась все шире и шире.

— А что будет с мальчиком?

— Как что? — удивился Роберт. — Плохо ему, что ли? Да у него все самое лучшее!

— Но почему ты так решил? Ладно, Даша не лучшая в мире мать, но твой сын? Почему ты хотя бы Мите не скажешь, что мальчик жив? Ведь он мучается.

— Потому что мой сын раздолбан! — рявкнул Роберт. — Нет у меня сына! Этот придурок, что носит мою фамилию, мне не сын!

На какое-то мгновение я в самом деле поверила, что Митя не сын Ханьяна, и даже хотела издать удивленный возглас типа: «Надо же. а вы так похожи!» — но, к счастью, не успела выставить себя круглой дурой.

Из последовавшей затем филиппики разгневанного отца выяснилось, что Митя ему не сын в переносном, нравственном значении, ибо совершенно не удовлетворяет отцовским требованиям.

— Но ведь теперь твой сын изменился, посерьезнел…

— А что толку? Ему же на все наплевать, и на баб наплевать, и на деньги, и на бизнес. Чем он по жизни занят? А ничем! Шляется. дур-рак, по свету, чего-то ищет, сам не знает чего. Сколько давал ему шанс! Говорил: на, займись делом. А он! «Мне это не интересно, все это ерунда!» Что ерунда? Шмотками торговать? Так займись чем-нибудь другим, если ума хватает… То-то и оно, что не хватает. Лентяй, дурак, паразит! Лучше бы у меня вообще не было сына, чем такой — моральный урод!

Я слушала Роберта и представляла маленького запуганного мальчика, больше всего на свете не желавшего, чтобы дядя счел его слабаком. И его ждет такое же мужское воспитание?! И ему, когда исполнится шестнадцать лет, заботливый дядя наймет профессионалку, чтобы «сделала из парня мужчину»?! И превратит в морального урода, не знающего, зачем живет?

В палату вошли встревоженные Ваня и Миша, кивнули мне: тетка, все в порядке?

— Да, — сказала я, — все хоккей. Гости сейчас уходят.

Роберт значительно посмотрел на меня:

— Считаю, мы договорились.

Я кивнула:

— Почти.

Ханьян остолбенел:

— Как почти?

— Еще одно условие, последнее. Вера должна лично передо мной извиниться… За все, что сделала.

Роберт, как слон, топтался на одном месте. Должно быть, представлял, как трудно ему будет убедить женщину извиниться перед другой женщиной. В миллион раз труднее, чем убедить Бориса жить с женой-уродиной!

— Но ведь это она меня поджарила! — утвердительно кивнула я, показывая на свою физиономию. — Хотя я ей ничего плохою не сделала. И Германа она застрелила, не так ли?

Роберт утвердительно кивнул:

— Хорошо. Вера перед тобой за все извинится.

Я помахала ему рукой. Жаль, что придется его обмануть. В чем-то мне были понятны стремления этого человека. Он думал, воспитав внука на свой манер, исправить старые ошибки? Значит, он слишком буквально понял песню «Не надо прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас…». Очередная попытка прогнут мир под себя, любимого, Роберту Ханьяну не удастся… И хватит на этом! Не хочу ни осуждать, ни обсуждать. Я не судья. И не мстительница, хотя он именно за таковую меня и принял.

— У меня, кроме этого мальчика, никого нет!

Верю! Очень даже правдоподобно, что у такого человека, как Роберт, к старости не осталось ни одного близкого человека, кроме запуганного несчастного ребенка.

Время на размышления кончилось, пора было на что-то решаться. Не знаю, что для кого будет лучше и с кем. Если качать думать — голова треснет. В конце концов, я не чужую жизнь устраиваю, а исправляю собственную.

«Ха! Уже раз исправила! Сидела бы лучше со своим длинным языком и помалкивала в тряпочку!» — зудел внутри язвительный голос змеюки, я если бы я дольше думала, вполне возможно, что чаша весов и смогла бы поколебаться в пользу Роберта… Но в палату влетели (не преувеличиваю, влетели или, лучше сказать, ворвались!)Митя Ханьян и моя непутевая кузина.

Даша с порога уставилась на меня немигающими пятаками. В ней боролись сложные чувства: с одной стороны, ей хотелось стащить меня за волосы с кровати и пинать ногами, с другой…

А может, в кузине присутствовали и третья сторона, и четвертая?… Человек она многогранный, впоследствии мне пришлось в этом убедиться.

— Садитесь, — сказала я. — А то упадете. И не перебивайте? А то никогда не закончу. И слушайте…

День сто пятидесятый после пожара

Вот и все! Остальное можно вынести за скобки. Но с тех пор как я обрела свой голос, меня неудержимо тянет поболтать, а моей единственной собеседницей за все эти долгие летние месяцы была Даша.

Подруг из нас не получилось. Три месяца — слишком короткий срок, чтобы подружиться бывшим врагам. Но, провожая меня на Белорусский вокзал, к поезду Москва-Берлин кузина произнесла слова, от которых я бы расплакалась, если бы во время пластики лица мне не повредили слезные каналы:

— Ты самый близкий мне человек после Димочки и Мити! Ты мне больше, чем сестра.

— Да ладно, — я растроганно хлюпнула носом. Плакать нельзя, ресницы отклеятся.

Митя и Рубен, которою после возвращения из Англии домашние снова звали Димочкой, караулили у вагона гору моих чемоданов. Когда я зашла в вагон и выглянула в открытое по случаю августовской жары окошко, Митя, ребенок и Даша стояли на платформе, сцепившись руками, как Вицин, Моргунов и Никулин. Счастливые молодожены махали мне на прощание. Димочка тоже хотел помахать, но у него не оказалось третьей. свободной руки, и тогда он принялся мотать головой, как молодой бычок.

Итак, я уезжала из этого города. Уезжала далеко и навсегда. И меня