Отблеск миражей в твоих глазах (СИ) - De Ojos Verdes
— Тебе просто нужен мир. Вот здесь, внутри, — стучит пальцем, и пульс синхронно подстраивается. — Нам думается, что стены, которые мы воздвигаем вокруг себя, пряча за ними настоящие чувства, имеют защитную функцию. Но это неправда. Они нас губят, Барс, замуровывая.
— Истинного мира не существует, Шипучка. Этой проклятой жизнью правят маятники. Нам втирают чушь, мира в такой среде никогда не достичь.
— Любое проклятие можно разрушить, как бы сильна ни была боль, — упрямо ведет подбородком. — Стоит только захотеть. И работать над собой… Ты разве не хочешь, Барс?
Зависаю.
Критический системный сбой.
Путаюсь в настройках, все внутренние протоколы ебашит в месиво.
Я тупо теряюсь от вопроса. Не знаю, что ей сказать.
— Ты вешаешь ярлыки на людей, потому что на тебя самого повесели самый тяжелый ярлык с детства. Он до сих пор стойко держится, ты не спешишь отлепить его, позволяя окружающим находить в тебе черты отца. Играешься будто. То ли их убеждаешь, то ли себя. Обиженный мальчик все еще имеет право голоса в тебе… Ты даже меня ревнуешь к лучшему другу и всячески демонстрируешь свои права… Подсознательно ждешь, ищешь подвоха и предательства. Легко с этим жить, родной?
Контрольный, сука. Выворачивает меня. Аж до заворота кишок погано становится. И стыдно. И бешусь. Мышцы пружинят от моментального напряга.
Смотрю на неё и сжимаю челюсть адово.
— Не нравится, да? Правду никто не любит… — желтые глаза охуеть какие серьезные, до конца дожмут меня, вижу. — А когда-то ты щедро предлагал Марку меня забрать… я ведь изначально ему приглянулась?
— Откуда, блядь?! — вырывается рефлекторный рев.
Она спокойно пожимает плечами:
— Кети случайно услышала. Возмущалась.
Я прикрываю веки, сникая:
— А ты?
— А я… здесь. И буду здесь. Несмотря на то, что мне больно. Очень больно, Барс, что ты проецируешь ситуацию своих родителей на нас. Но при этом я тебя понимаю. Всё, чего прошу, — это доверие. Осилишь? Мы попытаемся?
Резко распахиваю глаза.
Ожог роговицы намечается оттого, насколько Лус сейчас огненная. Мощная. Настроенная на «нас». Лупит в меня своей убежденностью. Подкупает верой.
Любит, блядь, она меня любит. Она борется. Она хочет.
Я хапаю новый приход психологического трипа и вгрызаюсь жадным взглядом в ее черты. Каждое несовершенство до безумия трогательное. Шипучка выбивается из фильтров. Оригинальное звучание а капелла.
И меня пиздец как шманает от того, что столько посторонних персонажей просекают ее уникальность и хотят быть причастными.
Красной лампочкой горит крамольная мысль: я сдохну, но не отдам. Никому. Я долбоеб, если еще час назад думал, что лучшее — отпустить, раз не вывожу. И я в ахуе от ситуации, в которой именно я решился сдаться, а девчонка — воевать.
Это подстегивает адски.
Адреналин поджигает кровь, меня таскают невъебенные эмоции.
— Я тебя чуть не изнасиловал, — щурюсь, зубами поскрипываю. — Ты будешь мне доверять после этого?
Зеркалит мой жест, заплаканные глаза суживает и поджимает губы на секунду, после чего чеканит:
— Я испугалась. Да. Но я тебе верила даже в ту минуту. И из нас двоих именно я оказалась права. Ты остановился.
— Я был не в себе. И мог не остановиться.
— Ты отговариваешь меня, родной? — шлепает по плечу в гневном возмущении. — Тебе так привычнее, блин? Но не сбросить прежние настройки и рискнуть жить? Я не заслуживаю твоего доверия?
Ее бескомпромиссная вера в меня сшибает все оборонительные стойки. Я пленен, блядь, по самый каркас, на котором держался всю жизнь. Эта девчонка стирает выбитое на костном уровне кредо: рассчитывать только на себя. Она добралась очень глубоко, куда вообще никто никогда не нырял. Не пробовал даже.
— Заслужила, — вздыхаю и хватаю ее за талию, приближая вплотную, — ты пиздец как много заслуживаешь, моя чеканутая. И я трусливо боюсь тебе этого не дать… — расчехляю последний страх.
— Если меня что-то не устроит, я дам тебе знать, — провокационно выгибает бровь, и я внезапно начинаю ржать в голос от ее реакции.
Потому что это — топ, блядь. Нет жалости. Чистый стимул.
— Давай заключим новый взаимовыгодный договор, — улыбается Лус потрясающе задорно. — Доверять. Разговаривать. Жить.
— Заметано, — киваю, сам не осознавая, как в клетки просачивается давно утраченное чувство полноценности.
Глушит странным умиротворением. Осознанием, что она меня сделала. Подбила на деформации. Устранение экстремальных дефектов.
— Я тебя очень люблю, — скатывается она в таинственный шепот.
А я впервые по-настоящему впускаю в себя это признание…
…и плыву безбожно.
55. Лус
Наверное, это лучший день за последний месяц.
Сначала мы перебираемся на кровать, так и оставшись обнаженными, переплетаемся и продолжаем разговор о наших семьях. Я узнаю еще несколько подробностей, вызывающих тупиковое недоумение и едкую боль. О том, что Марат и Барс ходили в одну гимназию, считавшуюся лучшей в городе, и Таривердиев, которого в первый класс повела бабушка, спустя два года наблюдал, как бросившая его мать держит ладонь Адамова-первоклашки, проходя мимо. Эта женщина не просто бросила родного сына, она реально вычеркнула мальчика из своей жизни. И когда пересекались, делала вид, что незнакомы. А спустя пару-тройку лет они уехали, и стало легче в учебные будни.
Барс утирает мои слезы и объявляет, что на сегодня точно хватит воспоминаний, ему совершенно не нравится, что я пропускаю это через себя.
Потом во мне просыпается просто зверский голод, и в первом часу ночи я заказываю аж три доставки из разных заведений, не желая готовить самой, потому что не хочу отлипать от Таривердиева. Мы, эмоционально растрепанные, хомячим еду, я даже постанываю от удовольствия на радость своему улыбающемуся мужу, который жалуется, что я сильно похудела.
И вновь говорим. Тихо и размеренно. Обнимаемся, целуемся щемяще нежно в промежутках. Обтекаем самые острые темы, я не задаю вопросов о перемирии с его дедушкой и о том, откуда он взял деньги на годовую аренду. Меня очень беспокоит и то, и другое, но не всё же сразу… потихоньку мы придем к тотальной откровенности. Теперь я это точно знаю.
— Ты не хотел бы познакомиться с сестрой?
Интересуюсь очень аккуратно, когда обсуждаем наших братьев и сестер после того, как я признаюсь, что приемчикам боевых искусств меня научили троюродные братья, приезжавшие к нам летом. Именно благодаря этим приемам я смогла дважды нейтрализовать Барса, что он никак не может забыть, кстати.
— Реальность от индийского кино отличается тем, что здравомыслящие люди не кидаются на контакт с другими людьми… только потому… что у них одна биологическая мать, — Таривердиев отвечает спокойно, и в душе я ликую.
— Если бы у меня был такой брат, как ты, я бы хотела его знать. Дружить. Вопреки всему…
— Если бы у меня была такая сестра, как ты, я бы — нет.
Мстительно кусаю мужское запястье, смачно вгрызаясь в плоть. А эта сволочь меня щекочет, и мы заливаемся смехом, отвлекаясь немного.
— А если серьезно? — не отстаю. — Мила девочка избалованная, но не вызывает негатива. И вы безумно похожи.
— А если серьезно… кому из нас это надо? Ни к чему ни ей, ни мне. Уверен, она и не догадывается о моем существовании. И по отношению к ней даже будет жестоко — посвящать в эту грязь. Пусть живет себе девочка и дальше, горя не зная.
— Наверное, ты прав…
— Ты бы поступила иначе? У тебя есть сводные, ты уточняла?
— Сводных нет. А были бы… честно? Понятия не имею, как бы я поступила.
— Что насчет отца? Встретиться, поговорить, простить?
Я напрягаюсь. Тяжело это всё переваривать, до сих пор в голове иногда щелкает что-то, и не верится в действительность, где я дочь наркомана, по вине которого убили моего родного дядю.
— Не получится… уже.
Таривердиев застывает на несколько мгновений, верно считывая посыл, и прижимается губами к моему виску:
