Мария Акулова - Залечишь мои раны?
— Я устала, — освободившись от тяжести мужского подбородка на темечке, Снежана встала с кресла.
— Что не так? — выйти из комнаты Марк ей не дал. Преградил путь в спальню, всем своим видом выражая уверенность в том, что разговор между ними состоится.
— У меня, все отлично. А у тебя?
— Ладно, давай не так. Что не так у нас?
— У нас? Сам ответь мне на этот вопрос.
— Если б я понимал… — Марк провел рукой по волосам, всклокочивая вновь отросшую шевелюру. — Ты так обиделась на то, что у меня есть дела с Самарской?
— Да к черту твои дела с Самарской! — психовать Снежана не собиралась, но вскрик вырвался сам собой. — Меня бесит, что ты вечно что‑то скрываешь, Марк. До белого каления доводит! Зачем ты пришел?
— Видимо, чтоб услышать это…
— А раньше не догадывался?
— Догадывался, просто надеялся, что все не настолько…
— Не настолько что? Не настолько запущено? Даже больше, чем тебе кажется, Самойлов. Меня достали недомолвки, я ими уже наелась по самое горло. Не хочу больше. Не хочу догадываться, строить версии и сомневаться. Хочу просто знать, что, к чему и как. Или так, или никак!
— Сядь, — из мягкого, виновато — просящего, тон Марка вдруг стал приказным. Даже мысли о том, что приказу можно воспротивиться у Снежаны не возникло. Она опустилась на поручень дивана. — Ты сама говорила, что тебе не нужны сложности. Помнишь?
Поколебавшись несколько секунд, Снежана кивнула. Говорила.
— А теперь тебе нужны не просто сложности, теперь тебе нужны мои сложности?
— Мне нужна уверенность.
— В чем?
— В тебе.
— То есть ты во мне не уверена?
— Я не могу быть уверена в человеке, о котором ничего не знаю.
— Что именно ты обо мне не знаешь?
— Например, что тебя связывает с Самарской, и почему вместо того, чтобы просто ответить на этот вопрос, ты начинаешь артачиться.
— С Самарской меня связывает договоренность.
— Какая?
— Она помогает мне решить кое — какие мои проблемы.
— Какие?
— Связанные с прошлым.
— Хватит.
Снежана ударила себя по бедрам, подрываясь с дивана.
— Неужели ты сам не видишь, как это выглядит? Я тяну из тебя ответы по крупице. А ты изо всех сил сопротивляешься. Что у тебя за тайны‑то такие, Марк? И кем ты считаешь меня, что не можешь поделиться даже элементарными вещами?
— Зачем тебе мои проблемы, Снеж? Вот зачем?
— Да чтоб дурой себя такой не чувствовать! — Снежана вторично сорвалась на крик. — Знаешь насколько приятно лететь к тебе, чтоб поделиться новостями, а в кабинете заставать с человеком, который когда‑то сыграл не лучшую роль в моей судьбе?
Марк хмыкнул.
— Так проблема в том, что ты до сих пор чувствуешь что‑то к Самарскому? Поэтому так неприятно видеть Сашу?
Он слышал только то, что слышать хотел, или что слышать был готов. Видимо, до сих пор считал, что у нее остались чувства к Самарскому.
— Какой же ты дурак, Марк! К черту Самарского! Меня бесит, что я стояла там и понимала, что знаю о тебе даже меньше, чем посторонний человек. Вот уже больше месяца ты мне талдычишь о доверии, а сам?
Отвечать он не спешил. Свел брови на переносице, сжал челюсти так, что на лице заиграли желваки, взгляд тоже стал намного серьезней. Этот разговор явно был Самойлову не по вкусу, вот только особого значения это не имело. Снежана уже множество раз отступала, видя, как его начинает ломать, сама же заминала тему, но проблема в том, что ей не менее сложно жить в неизвестности, так же сложно, как ему открываться.
Но, кажется, он наконец‑то решился. Шумно выдохнул, а потом заговорил:
— Я совершил много глупостей, Снежа, пожалуй, больше, чем положено совершать, ссылаясь на молодость.
Он зашел издалека, но торопить мужчина Снежана не планировала. Пусть начинает хоть с библейских времен, главное, чтоб говорил.
— Когда мне стукнуло двадцать…
Снежана затаила дыхание, боясь спугнуть удачу. Наверное, в его глазах она смотрелась глупо: сама рвется в страшные (а по его мнению, судя по всему, его тайны действительно страшны) подробности жизни человека, и смотрит на него при этом не с интересом, а с самой настоящей надеждой… Надежной, что ничего не помешает раскрыться, что он не передумает, не увильнет, не отшутится. Пустой надеждой.
Чертов мобильный заорал на четвертом слове рассказа. Марк потянулся за ним во внутренний карман, извлек на божий свет.
— Марк, пожалуйста, — больше всего на свете Снежане хотелось, чтоб трубку он не взял. Сбросил, а потом они наконец‑то поговорили бы. Хоть раз в жизни.
На экран телефона они посмотрели одновременно. И если раньше Снеже просто хотелось, чтоб трубку он не взял, то стоило взглянуть на экран, это стало уже не желанием — необходимостью. Самарская в обнимку с девочкой, точь — в-точь как на фотографии из бардачка. Опять. А имя контакта… Захотелось одновременно заплакать и рассмеяться.
«Котенок». Чертов «Котенок».
— Марк, — теперь ей нужен был не просто разговор, ей необходимы были объяснения. Иначе недалеко свихнуться. Опять. От страха и боли. Опять.
А он взял трубку. Отступил, отвернулся, вышел в коридор, чтобы там поговорить.
Нет, все‑таки сначала придется высмеяться, а плакать можно будет уж потом. Чувствуя извращенное наслаждения из‑за того, как с каждой минутой на душе становится все гаже, а мысли строятся во все более логичный ряд, Снежана пошла в спальню.
Расстелила постель, переоделась в пижаму, заплела косу, все это сделала не спеша и, в общем‑то, больше даже не волнуясь. Не впервые ведь. Потушив свет, девушка забралась под одеяло. Пусть катится ко всем чертям. Главное, чтоб не зашел, не попытался оправдаться. Это все идиотизм и бессмыслица. Единственное, что нужно было ей — скинуть вызов. Он не скинул. «Котенок»…
— Черт, — уткнувшись лицом в подушку, Снежана надавила ладонью на грудную клетку, туда, где начало печь.
Зря она надеялась, что Марк испарится. У него, кажется, начисто отсутствует понимание, когда лучше просто пропасть.
Он зашел, опустился у кровати, коснулся рукой напряженной спины.
— Прости, мне нужно уехать.
И если бы не подушка, Снежане не удалось бы удержаться от смеха. Господи, как это знакомо… Как это больно!
Лучше б он не возвращался, лучше и в жизни‑то ее не появлялся. Лучше бы у нее еще оставалась хоть какая‑то надежда, что все может быть по — другому. Что тебе могут не предпочитать ничего другого. Что ты можешь быть чем‑то большим, чем удобный вариант.
От поцелуя в макушку девушку прошибло разрядом отвращения. Но повернуться и что‑то сказать напоследок она не могла. Только слушала шаги, щелчок этой двери, потом уже входной. Снежана подумала, что лучше бы он оставил ключи где‑то под ковриком.
