Черные розы - Саманта Кристи
Когда мы запеваем песенку во второй раз, к нам присоединяется медсестра, а Хейли начинает улыбаться. Дверь в палату слегка приоткрыта, интересно, что думают проходящие мимо люди о нашем импровизированном исполнении песенки, ставшей знаменитой после диснеевского мультфильма?
Врач и медсестра заканчивают накладывать шов и заклеивают его пластырем – он гораздо меньше того, который был у Хейли на лбу незадолго до этого. Теперь она опять похожа на мою девочку.
Пайпер кладет ладонь на мою руку, которая все еще лежит на ручке Хейли.
– Ты молодец, солнышко. Ты очень храбрая, прямо как принцесса в этой песенке.
Хейли улыбается – ей понравилось, что Пайпер сравнила ее с принцессой. Она вытаскивает свою ручку из-под наших рук и маленькими пальчиками хватается за руку Пайпер.
– Ласивые пальсы, – говорит она.
Пайпер с гордостью показывает свои ярко-синие ногти, как будто она внезапно стала моделью, рекламирующей маникюр.
– Спасибо, Хейли. Синий – мой любимейший цвет во всем мире. Рассказать почему?
Хейли в изумлении кивает.
– Потому что синий – это цвет твоих глаз, – произносит Пайпер, улыбаясь моей дочери, а потом смотрит на меня, и ее изумрудные глаза говорят мне все те слова, которые ее губы не могут сейчас произнести.
«Я люблю тебя», – произношу я одними губами.
– Да, я тоже очень рада, что переехала сюда, – произносит Пайпер с тайной усмешкой, истинное значение которой понимаю только я.
– Ой, вы недавно в Нью-Йорке? – спрашивает медсестра.
Пайпер краснеет:
– Нет, я фактически здесь выросла, но переехала сюда только недавно.
– Поня-я-ятно.
Видя замешательство медсестры, мы смеемся.
– Теперь нужно сделать девочке рентген руки. Мы можем принести все оборудование сюда, но это займет какое-то время, а потом вам придется подождать снаружи. – Она с сочувствием смотрит на меня и тихо добавляет: – Она, скорее всего, будет плакать, поэтому вам лучше на это не смотреть. Можете пока сходить и заполнить необходимые документы на стойке регистрации. Но не волнуйтесь, я обещаю, что позабочусь о ней.
Дверь широко распахивается, и лаборант вкатывает в палату большой прибор. Я наклоняюсь и целую Хейли в макушку.
– Мы будем за дверью, но совсем рядом, солнышко. Нужно сделать большие фотографии твоей ручки, чтобы посмотреть на твой бум-бум.
Я беру Пайпер за руку и вывожу из палаты.
Глаза Хейли наполняются слезами. Медсестра в халате с медвежатами пытается ее успокоить, но, когда мы удаляемся чуть дальше, ее крики переходят в визги, которые разбивают мне сердце.
– Иди, – говорит Пайпер, видя отчаяние на моем лице. – Тебе не надо этого видеть. Я останусь здесь. Иди сделай то, что нужно, чтобы мы могли поскорее забрать Хейли отсюда.
– Ты уверена? – спрашиваю я, глядя через окошко на хныкающую девочку.
Пайпер гладит меня по руке, и теплые успокаивающие ощущения расходятся по всему моему телу.
– Я еще ни в чем не была так уверена.
Мое разбитое сердце переполняется любовью к этой женщине. Я целую ее в щеку и ухожу, меня провожают к стойке регистрации, чтобы я заполнил данные своей страховки.
Я выхожу через двойные двери в суматоху переполненного приемного отделения.
– Мэм, мы не можем вас туда пустить в таком состоянии! – кричит какой-то мужчина.
– Там мой ребенок, дебил! Отпусти меня!
Услышав знакомый голос, я оборачиваюсь. Охранник больницы удерживает Кэссиди. Кажется, она под кайфом – как тогда в кинотеатре. Я кладу планшет на стойку и спешу к ней.
– В чем дело?
– Мейсон! – выкрикивает она. – Скажи этому тупице, чтобы он меня впустил!
Я смотрю на охранника – тот несколько раз проводит пальцем по кончику носа, потом указывает на Кэссиди.
Я подхожу ближе и тоже замечаю едва заметные следы белого порошка у нее на ноздрях.
– Какого черта, Кэсс?!
Она пытается вырваться из рук охранника.
– Там мой ребенок! Ей нужна мама. Отпусти меня! – рявкает она.
Я смотрю на охранника и качаю головой, делая ему знак, чтобы он ее не отпускал.
– Кэссиди! – Я повышаю голос и выставляю вперед раскрытую ладонь, чтобы остановить ее бессвязную ахинею. – Единственная причина, по которой твой ребенок оказался тут, – это то, что ты оставила чертову калитку открытой! Ты уже тогда была под кайфом? Как ты смеешь подвергать мою дочь такой опасности? И как ты могла оставить ее с няней и уйти с чертовых радаров на целых пять часов? Что ты за мать такая?
– Откуда ты знаешь, что это я, а не… Миранда? А ты сам-то?
Кэссиди пробирается поближе ко мне, хотя охранник все еще удерживает ее за руку. Из каждой клеточки ее тела я чувствую тошнотворный запах водки и наркотиков.
– Твоя глупая сучка позвонила мне, потому что не могла тебя найти. А где ты был, Мейсон? И не делай вид, что ты принц на чертовом белом коне! Ты, наверное, трахался с очередной фанаткой.
От ее полных ненависти и злобы слов у меня отпадает челюсть, и тут я осознаю, что у нашей перепалки уже немало зрителей. Некоторые даже снимают происходящее на телефон.
Черт!
– Сэр, – обращаюсь я к охраннику, – не могли бы мы поговорить в более укромном месте? – Я киваю на паренька, который снимает видео с таким видом, словно надеется получить за него «Эмми».
Охранник оглядывает приемное отделение и осознает, сколько внимания мы успели к себе привлечь.
– Пошли. – Он хватает Кэссиди за руку и ведет ее через толпу зевак, а она закатывает истерику, которая наверняка разлетится по всему интернету еще до рассвета.
Нас провожают в отдельную комнату рядом с комнатой отдыха медсестер. Охранник захлопывает за нами дверь и отпускает Кэссиди, указывая ей на стул. Она недовольно шагает к нему, как капризный ребенок, и с театральным видом садится.
– Во-первых, – набрасываюсь я на нее, – няню зовут Аманда, а не Миранда. Господи, Кэссиди, ты хоть знаешь, с кем ты оставляешь Хейли?
Я содрогаюсь при мысли о том, что она совсем не проверяет людей, которым доверяет заботу о нашей дочери.
– Да какая разница, как ее зовут? – закатывает глаза Кэссиди. – Теперь можете мне объяснить, почему меня не пускают к собственной дочери?
Охранник переводит взгляд с одного из нас на другого – кажется, наш разговор ему интереснее, чем выполнение своих обязанностей.
Я подхожу поближе и внимательно смотрю ей в глаза.
– Ты настолько под кайфом, что ничего не соображаешь, Кэссиди. Да еще и пьяна, кажется. В таком виде тебе к ней нельзя.
Дверь в нашу комнату открывается с такой силой, что от ручки на стене остается след. В комнату врывается высокий мужчина – слишком худой для
