Даниэла Стил - Зоя
Они познакомились всего три месяца назад, но ей казалось, что она знает Саймона всю жизнь. Он научил Николая ловить рыбу, и они целыми днями плавали. В конце месяца все вернулись загоревшие, окрепшие и счастливые. Только теперь Зоя осознала реальность происходящего. В первый день после их возвращения она сидела, наблюдая, как бреется Саймон, и чувствовала, как ее захлестывает волна счастья; вдруг она засмеялась и погладила гладкую кожу, которую так любила, погладила и поцеловала его.
— Почему ты смеешься? — Он повернулся к Зое с улыбкой, но она покачала головой.
— Ах, просто все вдруг стало таким реальным, понимаешь?
— Конечно. — Он наклонился и поцеловал ее, измазав мыльной пеной; она засмеялась, и он опять поцеловал ее, а минуту спустя она заперла дверь спальни, и они снова предались любви перед уходом на работу.
Она пообещала Аксель, что доработает в салоне до конца сентября. Дни летели незаметно. Через три недели после возвращения они нашли хорошую квартиру на углу Парк-авеню и Шестьдесят восьмой улицы; все комнаты были просторные, с высокими потолками, а супружеская спальня находилась далеко от двух детских. У Николая была большая удобная комната, Саша же настояла, чтобы ее комнату покрасили в лиловый цвет.
— Когда я была маленькой девочкой, примерно как ты, у меня тоже была лиловая комната. — Зоя рассказала ей об изумительной розовато-лиловой спальне тети Алике, и Саша слушала ее с восторгом.
В комнате Николая находилась фотография Клейтона, а рядом мальчик поставил отличное фото Саймона. Когда Саймон возвращался с работы, мужчины отправлялись на длительные прогулки, а через неделю после переезда Хирш принес им маленького коккер-спаниеля.
— Гляди, мама, — воскликнул Николай, — как он похож на Саву!
Она удивилась, что сын до сих пор помнит ее, а Саша целый день ныла, что это не русская овчарка. Овчарки все еще были в моде, хотя и не так, как в конце двадцатых годов. Но щенок был очень симпатичным, и они назвали его Джеми.
После переезда на новую квартиру их жизнь превратилась в совершенную идиллию. У них была даже комната для гостей рядом с библиотекой, и Саймон, подшучивая, говорил, что эта комната — для их первого ребенка. Но Зоя качала головой и смеялась.
— Я слишком давно рожала, Саймон. Теперь я уже стара для этого. — В тридцать семь лет она не собиралась рожать детей. — Я со дня надень стану бабушкой, — засмеялась она.
— Вам понадобится палочка, бабуля? — Он обнял ее за плечи, и они еще долго разговаривали, сидя в своей спальне, как прежде с Клейтоном. Но жизнь с Саймоном была совсем иной. У них были общие интересы, общие друзья; они были взрослые люди, которые сошлись в расцвете сил. Зоя была почти ребенком, когда Клейтон спас ее от парижского прозябания в 1919 году и привез в Нью-Йорк. Сейчас же все было иначе, думала Зоя про себя, идя в салон; она не очень-то была рада, что ее работа у Аксель заканчивается. В последний день она печально смотрела на свою подругу.
— Что я теперь буду делать? — Зоя сидела грустная за своим столом в стиле Людовика XV и смотрела на Аксель. Они, как всегда, пили чай. В последний раз. — Что я буду делать целыми днями в одиночестве?
Пожилая женщина засмеялась:
— Почему бы вам не завести ребенка и не сидеть с ним дома?
Зоя покачала головой; по правде говоря, ей хотелось продолжать работать, но Саймон настаивал, чтобы она была свободна от дел. Она проработала семь лет подряд, и сейчас в этом не было необходимости.
Она могла теперь наслаждаться своими детьми, мужем, домом и отдыхать, но у Зои не лежало к этому сердце. Она понимала, что ей будет скучно, если не придется каждый день спешить на работу.
— Вы говорите совсем как мой муж.
— Он прав.
— Мне будет так тоскливо без работы.
— Очень сомневаюсь в этом, моя дорогая.
У Аксель на глазах блеснули слезы, когда вечером Саймон заехал за Зоей и женщины обнялись на прощание. Зоя пообещала, что на следующий день они пойдут вместе пообедать.
Саймон засмеялся и предупредил Аксель, которая с самого начала способствовала их роману:
— Вам придется запирать двери, чтобы она не пропадала здесь целыми днями. Я твержу Зое, что ей предстоит открыть целый мир.
Но к концу октября Зоя поняла, что у нее слишком много свободного времени. Она бывала у Аксель почти ежедневно, ходила в музеи, забирала Сашу из школы, а порой заезжала на работу к Саймону и с интересом вникала в его дела и планы. Он решил заняться пошивом детских пальто и спрашивал ее совета, в котором она ему не отказывала. Ее безошибочное чувство стиля помогало ему создавать интересные модели, которые он сам едва ли придумал бы.
— Саймон, мне всего этого так не хватает, — призналась она мужу в декабре, когда они ехали на такси из театра «Буттиэтр» после премьеры «Ты не можешь взять это с собой» с участием Фрэнка Конлана и Джозефины Халл. Спектакль удался, но Зоя была не в настроении. Она окончательно поняла, что не может сидеть дома без работы. — Что, если я хотя бы ненадолго вернусь к Аксель?
Он задумался и ничего не ответил, и, только когда они вернулись домой, внимательно посмотрел на нее и сказал:
— Иногда трудно бывает повернуть время вспять, дорогая. Почему бы тебе не заняться чем-нибудь другим?
«Но чем?» — спрашивала она себя. Единственное, что она умела, это танцевать и разбираться в одежде, но о танцах, разумеется, не могло быть и речи. Зоя горько усмехнулась. В этот момент она была такая красавица: белоснежная кожа, лучистые глаза, ярко-рыжие волосы. Она до сих пор выглядела совсем молодой, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы вызвать у него страстное желание. По ее виду нельзя было сказать, что у нее пятнадцатилетний сын.
Впрочем, и Саймон был хорош: высокий, красивый, в вечернем костюме, который ему сшили в Лондоне, к великому неудовольствию его матери: «Твой отец мог бы сшить тебе и получше».
— Что ты смеешься?
— Просто я вспомнила, как танцевала в варьете Фитцхью. Это было ужасно, Саймон… Я все это так ненавидела.
— Я как-то не могу представить тебя виляющей задом и дрыгающей ногами. — Он засмеялся, мысленно нарисовав себе такую картину, но потом пожалел ее. Сколько же все-таки ей пришлось пережить! Ему только было жаль, что он не знал ее тогда. Теперь-то Зою не надо было спасать, она стала самостоятельной, сильной. Он уже собрался было ввести ее в свое дело, но знал, что его родственники придут в ужас.
Она не принадлежала к обществу с Седьмой авеню.
Она принадлежала к высшему обществу. И вдруг в голову ему пришла одна мысль. Он налил себе коньяку, а для нее откупорил бутылку шампанского; они сидели у камина и разговаривали.
