Пенелопа Дуглас - До тебя (ЛП)
Воздух, заполнявший и освобождавший легкие, казался густым, каждый вздох давался болезненно. Я не успел толком завоевать ее обратно.
Тэйт сомневалась во мне. Сомневалась в моей привязанности. И как я мог винить ее?
С какой стати ей доверять мне? Я говорил, что люблю ее. Пытался показать это. Однако ничем не доказал то, что она для меня на первом месте.
Тэйт видела, как я лапал других девушек.
Она чувствовала боль, снова и снова, когда я нападал на нее, выставлял на посмешище перед всеми.
Видела, как я упивался ее слезами и одиночеством.
В данный момент вес последствий всех моих действий свалился мне на плечи, будто гора мусора. Я оказался погребен.
Твою мать.
Почему она вообще решила меня простить?
– Рассаживайтесь по местам, – громко объявил в микрофон мужской голос, вероятнее всего, нашего директора.
Я наконец-то моргнул.
Я постоянно остаюсь в стороне. Мне приходится прикладывать усилия, чтобы достучаться до тебя.
Я многократно повторял себе: Тэйт – моя. И говорил, что всегда принадлежал ей. Только она этого не чувствовала.
С бешено колотившимся сердцем и туманом в голове, убеждавшим меня не думать о том, что я собирался сделать, прошел вниз по проходу, затем поднялся по лестнице на сцену.
Директор Мастерс посмотрел на меня, отвернувшись от публики.
Его седеющие русые волосы были зачесаны назад, серый костюм измят. Я не нравился этому мужику, но за годы учебы он многое спускал мне с рук, благодаря Мэдоку и его отцу.
– Вы ведь не собираетесь испортить мой день, верно, мистер Трент? – спросил директор, чуть ли не хныкая, словно смирившись с тем, что я непременно выкину какой-нибудь номер.
Я указал на микрофон у него в руках.
– Можно мне пару минут? У микрофона? – Во рту было суше, чем в пустыне, я чертовски нервничал.
Я был главным в этой долбанной школе, однако сейчас меня волновала только одна особа. Останется ли она или уйдет?
Мастерс посмотрел на меня, словно на двухлетку, только что разрисовавшего стены фломастером.
– Я буду хорошо себя вести, – уверил его. – Это важно. Пожалуйста?
Думаю, "пожалуйста" подкупило директора, потому что он удивленно приподнял брови.
– Не заставь меня пожалеть об этом. У тебя есть три минуты. – После этих слов Мастерс вручил мне микрофон.
Свист и невнятные высказывания проплыли по аудитории, прежде чем все притихли. Мне даже говорить не пришлось, чтобы завладеть их вниманием.
Каждый из присутствующих знал, что я предпочитал не светиться лишний раз. Вступал в разговоры только когда считал нужным, не искал внимания. Именно поэтому данный поступок давался мне чертовски сложно.
Причиной моего головокружения, вероятно, служило то, с какой молниеносной скоростью мое сердце перекачивало кровь, но я вздернул подбородок и стал дышать медленнее.
Нашел взглядом Тэйт – единственного важного человека в зале – и открылся ей.
– Я убил плюшевого мишку, когда мне было восемь, – произнес невозмутимо.
Парни одобрительно зашумели, в то время как девушки умиленно ахнули.
– Знаю, знаю, – я начал медленно ходить по сцене туда-сюда. – Я уже тогда был гадом, верно?
Люди засмеялись.
– Я искромсал беднягу на куски и выбросил в мусорное ведро. Когда моя мать узнала об этом, она пришла в ужас. Будто следом я начну издеваться над животными или вроде того. Если бы она только знала…
– Дело вот в чем, – я обращался к Тэйт, но говорил во всеуслышание. – Тот плюшевый медведь был моей любимой игрушкой. Самой любимой в то время. Он был песочного цвета, с коричневыми ушами и лапами. Его звали Генри. Я спал с ним, даже выйдя из допустимого для подобных вещей возраста.
Я стыдливо покачал головой, когда парни прыснули от смеха, а девчонки продолжили умиляться.
– Однажды компания ребят с нашей улицы увидела меня с медведем. Они начали надо мной издеваться. Называли сопляком, малявкой, смотрели на меня как на ненормального. Поэтому я выбросил медведя в мусор. На следующий день попытался похоронить его в коробке на чердаке.
Снова глянул на Тэйт. Ее взгляд был прикован ко мне, она слушала, так что я продолжил.
– Может, если бы я знал, что медведь где-то поблизости, что он не исчез совсем, то смог бы жить без него. Однако такой вариант тоже не сработал. Несколько ночей не получалось уснуть в одиночку, поэтому, чтобы быть сильным без этого глупого животного, я решил уничтожить его. Если игрушку невозможно будет восстановить, то она станет бесполезна для меня. Мне придется справляться одному. Другого выбора не будет.
Тэйт.
– Поэтому я взял садовые ножницы и разрезал его на кусочки. Отрезал одну лапу. Воспоминания ушли. Другую. Привязанность ушла. Выкинул все в мусор. Слабость… ушла.
Вспомнив, как я чувствовал себя после этого – словно кто-то умер – опустил глаза, мой голос надломился.
– Всю первую ночь я проплакал, – добавил, сделав глубокий вдох, чтобы избавиться от боли, сдавившей гортань. – И лишь спустя пару лет нашел то, что полюбил больше Генри. Я встретил девочку, которая стала моим лучшим другом. До такой степени, что мне хотелось быть рядом с ней даже по ночам. Я тайком пробирался в ее комнату, и мы засыпали вместе. Я не так уж нуждался в ней, просто она стала частью меня. Я был дорог кому-то, любим, меня приняли таким, какой я есть.
Мой взгляд сосредоточился на Тэйт. Она сидела в кресле, не шевелясь.
– Стоило ей только посмотреть на меня, и я замирал на месте, не желая, чтобы мгновение заканчивалось. Знаете, каково это? – Я окинул взглядом аудиторию. – День за днем ты радуешься жизни, возможности испытать миллионы моментов любви и счастья, непрерывно соперничающих между собой по силе. Каждый день был лучше предыдущего.
Все вокруг стало размытым, и я понял, что это из-за слез, но мне было все равно.
– Но так же как с Генри, – мой голос вновь зазвучал твердо, – я пришел к выводу, что привязанность к этой девочке делает меня слабым. Мне казалось, я недостаточно силен, раз нуждаюсь в чем-то или ком-то, поэтому отпустил ее. – Я покачал головой.
– Нет, вообще-то я оттолкнул ее. Прочь. Подальше. Через край.
– Я обижал ее. Истерзал так, чтобы наша дружба не подлежала возрождению. – Как с медведем. – Я обзывал ее. Распускал сплетни, чтобы люди возненавидели ее, не принимали в свое окружение, чтобы она осталась одинока. Я причинял ей боль, не от ненависти к ней – мне было противно, что я слишком слаб, чтобы не любить ее.
