Запрет на любовь (СИ) - Джолос Анна
Раздражитель-свет.
Куча трубок.
Писк аппаратов.
Размытая, невнятная и старательно уплывающая от меня реальность.
В ней я пребывал недолго. Вскоре снова провалился в сон, а когда произошло повторное пробуждение, рядом уже стояли врач и отец.
Батя выглядел плохо.
Это была первая чёткая мысль, которую удалось поймать замутнённому разуму, стоило нам взглянуть друг на друга.
Что-то очень сильно изменилось в отце, но я долго смотрел на него и не мог понять, что именно.
Изнемождённый. Разбитый. Измученный.
В целом, он будто бы постарел разом. И я сейчас не столько о внешности, сколько о том, что увидел в родных глазах.
Этот взгляд, выражающий глубочайший страх и практически осязаемую боль, я запомню навсегда. Как никогда не прощу себе того, что забрал у родителей несколько лет жизни.
Мать, которую пустили ко мне в палату чуть позже, целуя, плакала так тихо и горько, что сердце моё от этой картины буквально разрывалось на части.
А Сонька, ужаснувшаяся моему внешнему виду? Разрыдавшаяся и прильнувшая ко мне столь отчаянно, что остро защемило в груди…
«Ты же не уйдёшь на небеса так рано? Не уйдёшь, нет?» — с дрожью в голосе спрашивала.
Старшая, тоже явно державшаяся изо всех сил, еле оттащила мелкую от моей кровати. Та истерила и наотрез отказывалась уходить. В итоге, слава Всевышнему, поддалась уговорам отца.
Оставила свою любимую игрушку, доставшуюся ей от меня по наследству.
Строго наказала ушастому Чебурашке внимательно приглядывать за мной и не позволять больше закрывать глаза…
*********Первые дни я тупо приходил в себя.
Всё ещё много спал, но потихоньку начинал осознавать реальность.
Оценивал ущерб по визуалу и ощущениям. Прикидывал, насколько всё серьёзно, и впервые за почти восемнадцать лет своей жизни жёстко очканул, вдруг представив себя в инвалидном кресле.
Трэш…
*********Постепенно возвращалась память, способность формулировать мысли и озвучивать их.
Это только в фильмах очнувшийся после комы человек способен сразу вести обстоятельные диалоги о высоком. На деле, не так происходит, нет. Ты чувствуешь себя каким-то тормозом. И это по первой очень пугает…
К слову, о моём общем состоянии.
Итак, у меня целый букет сочетанных травм. Серьёзная черепно-мозговая, хлыстовая травма шеи, ушиб позвоночника и внутренних органов, множественные переломы костей (пострадали ключица, рёбра, лучевая кисти, а также берцовая).
Короче, я на хрен, весь в гипсе. Башка замотана. Воротник дебильный на шее.
Ногу сломал, зацепившись за подложку в момент вылета из седла. И да, пролетел я прилично, феерично встретившись в конце этого полёта с асфальтом.
Повезло ещё, что в тот вечер я был в экипе. Дядька травматолог сказал, что шлем однозначно спас меня от летального исхода.
Но вернёмся к насущному…
Я перенёс неотложную операцию на чердаке и, как оказалось, был погружён в медикаментозную кому. Она понадобилась для стабилизации состояния и предупреждения необратимых жизнеугрожающих изменений.
Как объяснил мне врач, которому в дальнейшем буду безмерно благодарен за то, что не остался дурачком, медикаментозная кома или, по сути, глубокая седация замедляет метаболизм тканей и снижает интенсивность церебрального кровотока. В результате чего сосуды сужаются, а внутричерепное давление падает, что позволяет снять отёк тканей мозга и избежать их омертвения.
— Ты как мумия, Абрамыч, — впервые увидев меня, делится своими впечатлениями Петросян.
— Заткнись, дебил, — Ромасенко отвешивает ему подзатыльник и обеспокоенно на меня таращится.
Горький, шумно выдохнув, качает головой.
— Звездец, — коротко комментирует ситуацию Дэн.
— Какой кошмар! — тихо ужасается Зайцева, не скрывая своего потрясения.
— Перестаньте, — одёргивает Матильда.
Филатова округляет глаза и прижимает ладонь ко рту. Ковалёва начинает реветь. Вебер тоже молча ударяется в слёзы.
— Э, ну алё, не на похоронах. Завязывайте, — хмуро произносит Макс.
Он прав. Не нужно мне вот это сострадание. То, что меня, наконец, перевели из реанимации в стационар травматологии — хороший знак. Если опустить некоторые неприятные детали.
— Чё? Как прошёл выпускной?
Пока я валялся при смерти, одноклассники успели сдать экзамены, получить аттестаты и отгулять день, которого все мы так ждали.
— Скучно. Торжественная часть в школе. Концерт на площади.
— Без выступления вашей группы — отстой полный.
— Танцы. Кафе. Тебя очень не хватало, дружище, — произносит Чижов с грустью в голосе.
— С меня сейчас так себе компания, — давлю улыбку, хотя с тех пор, как дозу анальгетиков уменьшили, боли стали просто адскими. — Танцор — ваще не айс.
Петросян, единственный из всех способный сохранить чувство юмора в любой ситуации, смеётся. За что, собственно, и получает повторный подзатыльник.
— В море прыгали?
— Да, — шмыгает носом Филатова.
Круто, чё.
— Рассвет…
— Встречали, — произносит она виновато. Будто бы, боится меня обидеть.
— Ага, потом нашу старосту бабка с ремнём у дома встречала.
— Жень, а можно без подробностей? Я же не рассказываю о том, что ты на физрука с поцелуями набросилась.
— И чё? Уже могу себе позволить, — фыркает та в ответ.
— Мозгалин, идиот, намочил в море аттестат, — делятся последними новостями.
— Футболисты наши ваще пока без них остались. На пересдачу матеши пойдут. Завалили экзамен.
Ничё. Сдадут.
— Котов и Вепренцева утренним автобусом в Краснодар свинтили, прикинь?
— Ромео блин с Джульеттой недоделанные, — закатывает глаза Зайцева.
— Не завидуй. Марсель, Они тебе большой передавали, — исправно докладывает Полина.
Молодцы. Вместе остались, несмотря на протест родителей.
— Джугели где?
Когда намеренно задаю этот вопрос толпе одноклассников, атмосфера резко меняется. В палате повисает гробовая тишина. Они перестают улыбаться, теряются, опускают головы и прячут глаза.
Все, кроме Жени. Эта всегда в лоб напрямую топит.
— Уехала из города почти сразу после случившегося. Два первых экзамена сдала и всё.
Уехала.
Выходит, отец не солгал про её бегство.
— Как полиции свидетели понадобились, так исчезла, крысятина, — зло цедит Ромасенко, стиснув челюсти.
— Ага. Ни жениха, ни её. Вот ведь совпадение!
Слышать эти слова больно до безумия.
Знаете, в такие моменты чётко осознаёшь, что боль физическая куда лайтовее, чем та, которая разрывает тебя изнутри.
Прикол же, да? Ты лежишь весь поломанный и ушатанный, а сильнее всего ноет проклятое сердце, которое в ДТП, типа, не пострадало.
— Спасибо, Петров с отцом случайно оказался там на дороге. Они видели, что происходило. Уверена, Ян Игоревич прижмёт этого урода.
— А Джугели поступила как конченая, правда.
— Замолчите… — вмешивается Илона.
— Реально, мозга нет? — подключается Горький. — Зачем всё это обсуждать сейчас?
— А чё? Покрывать эту предательницу предлагаешь? Пусть Марсель знает, что пострадал зазря, — возмущается зарёванная Ковалёва.
— Вот что… Я думаю, на сегодня достаточно, — спешно обрывает неудобный разговор Шац. Ясно, естественно, по какой причине. Не хочет меня расстраивать. — Марселю нужен покой. Пожелайте ему скорейшего выздоровления и на выход, друзья.
— Мы должны оставить пожелания на гипсе. Помните, традицию с началки? Я фломастеры взяла.
— Ништяк.
— Опять вы за старое? Ерундой не страдайте, Жень.
— Нет, Матильда Германовна, надо, — загорается идеей та.
По очереди подходят. Что-то пишут и рисуют на гипсе, однако мои мысли далеки от этого движа.
Мы с Илоной молча таращимся друг на друга, стопудово думая об одном и том же.
Вспоминается тот вечер. Я пришёл к ней для того, чтобы она позвонила Джугели. Потому как сам дозвониться и дописаться до неё мог.
