Анна Берсенева - Вокзал Виктория
– Она не обязана ничего… – начала было Вика.
– А между прочим, это нарушение закона, – вдруг сказала Ира Сорокина. – Запрещено пропагандировать гомосексуализм несовершеннолетним, а она пропагандирует!
Ира указала пальцем на Нину, чтобы не оставалось сомнений, кто здесь злостно нарушает закон.
– Дорогие литераторы! – Вика попыталась перевести все это в шутку. – За законом пусть следят правоохранительные органы, а мы с вами давайте о метафорах поговорим. Они-то как раз в Нинином рассказе есть, и мне интересно, заметили вы их или нет.
– Почему же законами только органы должны заниматься? – вступила в разговор Алина. – Я считаю, мы все должны им помогать. И закон не нарушать, во всяком случае.
Вика поняла, что шутки кончились.
– Вот что, – жестким тоном сказала она, – пока я веду эти занятия, а не вы, я требую, чтобы мы здесь с вами занимались делом. Так вы скоро на родителей доносы писать начнете! Не хотите о метафорах поговорить – не надо. Значит, закончим занятие.
Она понимала, что перед ней дети. Что дети легко поддаются внешним влияниям, но они могут измениться и будут меняться – все это Вика знала, в университете на пятерки училась. Но не могла она больше все это слышать. Не могла, не хотела – не важно.
В классе стояло гробовое молчание. Вика обвела взглядом своих кружковцев. А ведь их гораздо меньше стало… Пропал к занятиям интерес. Может, сама она виновата. А может, и не она: жизнь переменилась, и детям непонятно, для чего в этой переменившейся жизни может понадобиться писать рассказы и стихи и зачем тратить на это время.
– Они не голубые! – воскликнула Нина. В ее голосе звенели слезы. – Они у меня просто дружат, я ни про что такое вообще даже не думала, вы что?!
– Нина, ты не обязана ни перед кем оправдываться, – сказала Вика. – Какими будут твои герои, это только твое дело и ничье больше. Ты должна честно писать все, что думаешь и чувствуешь. И никаких других обязанностей у тебя, пишущей, ни перед кем нет. Так относились к этому все писатели, после которых в литературе что-то осталось.
В ту ночь Вика долго не могла уснуть.
«Что мне делать? – думала она, то ворочаясь в кровати, то вставая, чтобы выпить воды. – Я стараюсь обо всем этом не думать, стараюсь… Но не могу! Была бы я парикмахер или вот ресницы бы наращивала, как Катя-соседка, тогда проще было бы. А так – ну что я, голову с себя сниму? Мозг свой заморожу? Как мне обо всем этом не думать, когда все это моя жизнь, другой нету?»
Заворочался на диване Витька – его часть комнаты книжным стеллажом была отделена от Викиной, – и она испугалась, что не дает ему спать своей бессонницей. Воду пить Вика больше не стала, но все равно не спала до самого рассвета.
Когда на следующий день Витька вернулся из школы мрачный, она подумала, что сын, наверное, не выспался. Но причина его состояния оказалась совсем в другом…
– Меня сегодня раз пять педиком назвали! – бросил он с порога. – Из-за тебя!
Он был не зол даже, а растерян и расстроен. Вика поняла это, потому что знала каждое движение его ресниц.
От его слов она оторопела.
– То есть… почему? – проговорила она.
– Потому! Зачем ты вчера тот рассказ про голубых нахваливала?
– Вить, ты что?! – воскликнула Вика. – Во-первых, он был вообще не про это, во-вторых…
– А все говорят, что он был про гомиков!
Витька не смотрел на нее, косился в сторону.
– А если бы даже и так? – сказала Вика. – Автор имеет право писать обо всем, что его волнует. – Она слышала, что ее голос звучит почти холодно. Хотя внутри у нее все кипело. – А читатель имеет право выбирать, что из написанного волнует его. Не нравится – не читает, вот и все.
– Но все же говорят, таких рассказов писать нельзя, – упрямо повторил Витька. – Что, вот прямо все ничего не понимают?
– Им кажется, что понимают.
– А может, это тебе кажется, что ты понимаешь! Откуда ты знаешь, что ты права, а не все?
Он никогда не разговаривал с ней таким тоном. Он мог спорить, мог даже сердиться на нее, хотя этого почти не бывало, но никогда ее сын не бросал ей в лицо обвинения.
Вика смотрела на него, растерянного, ощетинившегося, глядящего на нее исподлобья, и понимала, что со многим может смириться, но вот с этим не смирится никогда. Чтобы стозевное чудище изуродовало ее ребенка, заставило его ненавидеть ее, мучиться от этого и в конце концов сломало бы его этим мученьем и этой ненавистью? Да ни за что!
Она лихорадочно думала, как объяснить Витьке, что происходит сейчас, вот именно сейчас, какие привести доводы, когда ребенок находится в нервном смятении… Но вот именно сейчас ничего объяснять не пришлось. Витька вдруг шмыгнул носом и заплакал, и она обняла его, стала целовать, успокаивать, кое-как успокоила, зазвала в кафе-мороженое, новое, в нем они еще не были…
Можно было считать, что обошлось. Вернее, если бы Вика привыкла врать самой себе, то она могла бы так считать. Но она почему-то отшатывалась от лжи с самого детства и даже объяснить себе не могла почему. Она отшатывалась от лжи как-то… по большому счету, даже когда ей, как любому детдомовскому ребенку, приходилось врать в мелочах.
И вот теперь она понимала, что ей предъявлен большой счет. Очень большой.
Витька до полуночи не выключал компьютер. Вика видела, что он не блуждает по Сети в поисках каких-нибудь интересных сведений – про то, как марсоход путешествует по Марсу, или про обезьянку бонобо, которая умеет набирать на клавиатуре пятьсот символов, и вообще бонобо не обезьяны, мам, а антропоиды, и человечество давно уже должно это признать, – а исступленно играет в какую-то однообразную игру, и на экране то и дело вспыхивают взрывы.
«Не сегодня, так завтра это все равно случится, – думала Вика. – Это будет подступать отовсюду, он не сможет этому противостоять, да что он, даже я с этим не справлюсь».
Она думала, думала бесконечно, пока не поняла, что эта мыслительная бесконечность бесплодна, и не направила свои мысли к ясной цели.
На следующее утро, пока Витька спал, Вика спустилась на этаж ниже к соседке Кате и спросила, сколько будет стоить обучение технике наращивания ресниц.
Глава 6
– Квартира у меня была хорошая, – сказала Вика. – Продала я ее мгновенно и довольно дорого. Для Крамского дорого, конечно. На первый год в Оксфорде хватило.
– А почему именно в Оксфорде? – спросил Зимин.
Они сидели в пабе в Вестминстере; Вика не заметила, как они туда дошли и вошли. На улице ей казалось, что они то ли вообще не двигаются, то ли двигаются без усилий, как летающие мальчишки из «Питера Пэна».
И она почти с удивлением обнаружила, что они уже сидят в пабе и вокруг не тишина сказочного острова Гдетотам, а обычный говор и смех, и перед ними стоят большие кружки с элем.
