Елена Квашнина - Работа над ошибками (СИ)
Сотня снова разразилась истерическим хохотом. Володя больше не кричал на нас. Не мог. Сам досмеялся до слез, до икоты.
В шестом часу вечера мы с Саней с трудом тащились к метро, еле переставляя ноги. Мечтали лишь о горячей ванне и мягкой подушке. Почти у самого метро Саня спросил:
— Слушай, Кать! А тогда у танка точно Иван был?
— Точно.
— Ты его хорошо разглядела? Ты его действительно видела?
Я устало посмотрела на Сашку, на этого Фому-неверующего.
— Я его и сегодня видела. Не веришь? Тогда вон, смотри! Сейчас в метро войдет.
Показала рукой. Саня встрепенулся. Стал смотреть в нужном направлении. Иван в этот момент как раз обернулся, прощался с кем-то. Не разглядеть его было невозможно. Саня развел руками, признавая мою правоту. Жалостливо посмотрел мне в лицо.
— Хочешь, я его догоню?
— Не надо. Едем-ка лучше домой, спать.
— Но почему, Кать?
— Видеть его с собой на одной баррикаде — это гораздо больше, чем просто встреча. Мне хватило с избытком. От перебора я сломаюсь.
Хорошо, когда в такие минуты с тобой не подруга, а друг. Ни одного вопроса, ни одного слова. Саня все понял. Понял и принял, уважая мои чувства. Обнял меня за плечи. Я обхватила его за талию. И так, поддерживая друг друга, мы медленно поковыляли к дверям, за которыми недавно скрылся Иван.
СЕЙЧАС
Утром Димка не разговаривал со мной. Смотрел зло и презрительно. Я было сделала попытку «навести мосты». И получила, как оплеуху, гневную тираду:
— Он из-за тебя ушел, да? Я знаю. Из-за тебя. Ты стала, как дедушка. Дед людей ненавидит, и ты туда же. Ты вообще… ты… ты… Ты — Медуза Горгона…
Не выдержал, сорвался. Со слезами на глазах бросился в свою комнату. А Медуза Горгона села за стол пить свой утренний кофе. С сигаретой. Пустота в душе поглотила Димкины обидные слова, как будто их и не было. Или бессонная ночь сказывалась?
Качели наших отношений с Иваном сделали рывок вниз. До чего знакомое состояние. Но на сей раз я окажусь в полном одиночестве. Если сын обозвал Медузой Горгоной, то, что мне выдадут Лидуся, Никита? Поддержки ждать неоткуда.
Однако я не чувствовала себя виноватой. Или чувствовала? А Иван? Он, что? Агнец божий? Сейчас он не только от меня сбежал, но и от сына. Нет, если по Гамбургскому счету, хороши мы оба. И как он, мужик, не смог понять моего, такого естественного стремления сохранить свободу? Слишком дорого она мне досталась для того, чтобы проститься с ней по первому требованию пусть даже Ивана. То, что дорого достается, дорого и ценится. Иван и представить себе не в состоянии мои ощущения. Выйти за него — значит опять стать зависимой, опять бояться… Чего? Да всего. Неосторожного слова или жеста. Непонимания. И бояться потерять Ивана. Пока он не со мной, мне бояться нечего…
Я ничего не решила, ни к чему не пришла. Просто проживала день за днем, как во сне. Димка на меня злился. Меня это мало трогало. Фонарный столб чувствует больше, чем я ощущала в те дни. Опять замаячил рядом Котов со своим дурацким планом. Татьяна пыталась узнать, в чем дело, поддержать, утешить. Я видела их, как сквозь пыльное стекло. Видела, как шевелятся их губы. Но смысл их слов не доходил до моего разума, до моего сердца.
Димка постепенно перестал злиться. И теперь смотрел на меня с некоторой опаской, как бы не понимая, что происходит. Он каждый день уходил к Лукиным и возвращался домой только ночевать. Ничего ему не говорила. Он достаточно вырос, имеет право выбора. Я проиграла Ивану сына. Что ж. Проигрывать тоже надо уметь. И я училась этому тяжелому искусству. Димку мое поведение, скорее всего, задевало. Он ждал каких-то разборок. Так и не дождался. Однажды не утерпел, спросил:
— Ты не против, что я у Лукиных все время?
— Нет.
Мне не хотелось говорить на эту тему. Вот о погоде можно. Или там о ценах на шмотки. Вру. Мне вообще не хотелось говорить с Димкой. Поэтому сделала единственно возможное. Достала учебники, методички, тетради и села готовиться к урокам. Отгородилась от сына, от своих и его проблем. Димка, обижено сопя, пошел в прихожую. Одевался. Опять уходил к Ивану. Но почему-то не слишком торопился. Вдруг вернулся.
— Мам!
Я подняла голову от учебников. Посмотрела на сына внимательно. Димка выглядел растерянным.
— Тебе что? Уже никто не нужен? Да? И я не нужен?
Постаралась объяснить ему, как взрослому:
— Дима… У меня сейчас нелегкий период… И лучше меня не трогать. Пока лучше не трогать… Иди куда шел…
Он подчинился. Но не сделал и трех шагов. Вернулся. Сел передо мной. Прямо на пол. Обхватил руками колени.
— Никуда не пойду.
Я молча посмотрела на него и опять склонилась над конспектами. Время шло. Димка упрямо сидел на полу, сверлил меня глазами. Пусть сидит, если ему так нравится. Хотя, по мне, будет лучше, если он уйдет. В последние дни мне понравилось быть одной. Тишина в квартире успокаивала. Я даже свет старалась не включать. Мягкие весенние сумерки, заполнявшие комнаты, создавали особый мир. Тишина и сумерки. И одиночество. Этого хотела уставшая душа.
— Мам! Ну, что ты как чужая?!
— Я не чужая, Дима. Я устала.
— От чего ты устала? От чего?
— От жизни…
Бросила свои книги и тетрадки. Все равно работать не получается. Неторопливо ушла на кухню. Курить. Димка поднялся. Пошел было за мной. Однако, беспокоить не решился. Беспомощно потоптался в дверях кухни. Ждал, когда докурю сигарету? Курила не спеша. Он не дождался. Ушел в конце-концов. Я все курила, глядя на неровные ряды «хрущоб» за Пролетарским проспектом, составляющих линию горизонта. Давно не было моста через запруженную Чертановку, по которому мы с Иваном шли в Москворечье той давней весной. Овраг срыли, запруду засыпали. Мост канул в Лету. На его месте возвышались блочные, отделанные кафельной плиткой дома-башни. Вот так же и моя жизнь: все хорошее срыто и засыпано. Впервые безразличие охватило все мое существо. Некуда спешить. Нечего дожидаться. Не за что бороться. И странное спокойствие снизошло вдруг в сердце. И стало хорошо.
Хорошо стало только мне. Остальным, по всей видимости, не слишком. Ко мне все время кто-нибудь приставал. Пытались тормошить. Меня это раздражало. Я начала прятаться. В школе после уроков закрывалась в кабинете. На стук не отзывалась, замирала. Пусть думают, что меня нет. Дома отказывалась подходить к телефону. Никому не открывала дверь. У Димки есть ключи, а остальные перебьются.
Сын пытался поругаться со мной. Кричал. Я безмолвно выслушивала от него обидные, оскорбительные слова и уходила пить крепкий кофе из бабушкиной чашки китайского фарфора. Не обижалась. Не реагировала. Иногда в моей пустой, как погремушка, голове рождалась необыкновенно заманчивая идея. Например, уйти в монастырь и предаться там тихому созерцанию. Или сменить место жительства. Переехать в глухую, полузаброшенную таежную деревню, где мало людей и много живой, не искалеченной пока природы. Такие идеи посещали меня обычно к вечеру. А утром, под напором яркого света и жестокой реальности дня, таяли.
