Правила обманутой жены - Евгения Халь
Когда я вышла из примерочной, хозяин магазина застыл, неотрывно глядя на меня. Его лицо покрылось красными пятнами. Я заплатила и вышла из магазина, неся в пакетах старую одежду и себя, прежнюю.
Венеция. Толпа в маскарадных костюмах. И посреди ряженой толпы я. Настоящая, новая, такая, как есть. Я медленно шла по узким улочкам. Прохожие бросали удивлённые взгляды на мои туфли. Потому что все остальные шли в сапогах.
Мужчины улыбались, оглядывая мои ноги. Потом поднимали взгляд вверх и бледнели. Или, наоборот, краснели. Потому что над туфлями был большой разрез шубы, сквозь который виднелась моя обнаженная нога в чулке с ажурной резинкой. И больше под шубой ничего не было. Кроме нижнего белья, разумеется.
Мужчины цепенели, стекленели, спотыкались. Они вглядывались в мое лицо восхищенно, заворожённо, жадно. А я никуда не торопилась. Я наслаждалась их возбуждением и своей свободой. Если бы Дима сейчас увидел меня в таком виде, то, наверное, просто убил бы. Но его теперь нет рядом со мной. И никогда не будет.
Хочу ли я ему отомстить? Да, хочу. Уже начала. Потому что чувствую себя красивой, желанной и свободной от него. Я отниму у Димы всё. Точно так же, как он отнял мою жизнь. Почему? Да просто так захотел. Потому что был старше, сильнее и хитрее. Потому что привык брать всё, что захочется, не спрашивая и ничего не объясняя.
И этого человека я любила? Из-за него я ночами рыдала в подушку? Какие же мы, девочки, глупенькие. Как мы все-таки зависимы от мужчин. И наша самооценка, и наше счастье, и наш покой — это всё мужчины. И наша смерть — это тоже мужчины. Даже слово «любовь» женского пола. То есть, зависимого от мужского. Потому что любовь не самодостаточна. Любовь — женщина, которая прилеплена к своему мужчине. Можно сказать много современного: что любовь — это равноправие, любовь — это когда двое. А я не современная. Я знаю, что мужчины без любви могут прожить. И очень хорошо прожить. А мы, женщины, нет. Что говорят об одиноких мужчинах? Что они гордые и сильные. А об одиноких женщинах? Бедненькая! Она совсем одна. Если нет любви, то и нас, женщин, фактически, нет.
Только один раз я остановилась на горбатом мостике неподалёку от отеля, всмотрелась в темную воду венецианского канала. Где-то там утонула моя беда. Где-то там утонуло мое страшное прошлое. Я швырнула пакет с одеждой в воду, топя старые вещи и прежнюю себя.
Я сейчас поняла главное: я люблю Платона.
А любовь — это глагол. В нем заложено действие. Иначе любовь не работает.
Любовь — это бежать, плыть, брести к любимому.
Любовь — это разбудить в себе страсть, когда нет настроения.
Любовь — это встать, пойти и купить подарок, чтобы обрадовать.
Любовь — это прижать, обнять, поцеловать в любой миг просто так, без повода.
Любовь — это быть рядом, вместе, несмотря ни на что.
Любовь — это переломить себя, когда мозг и тело хотят забыть, полежать, полениться.
Любовь — это встать рано утром, когда не хочется, и пожарить яичницу, и красиво ее подать.
А если ничего не совершать, не бежать, не преодолевать, то любовь пройдет, потому что превратится в существительное, то есть, в слова.
А слова так легко потерять и забыть!
Я постучала в дверь номера Платона. Он немедленно распахнул ее, словно ждал меня у двери все это время. Он окинул меня удивленным взглядом и застыл, слегка приоткрыв рот. Я засмеялась, взяла его за руку, потянула за собой, толкнула на кровать. Он присел на краешек. Я сбросила шубу на пол. Платон восхищенно выдохнул. Я оседлала его и поцеловала.
— Это не ты, — прошептал он. — Это какая-то опасная хищница!
— Это не я, это женщина с твоей картины. Серебряная Адель. Ее платье расшито глазами богов и чудовищ. Значит, она их убила и захватила части их тел, как трофеи. И ты тоже мой трофей, — я потянула за ремень на его брюках.
Платон
Нет, ей не стать хищницей. Даже если очень хочется. Шуба на обнажённом теле, чулки и алая помада — она хотела стать другой. Она хотела стать свободной. Но он, как художник, знал: нельзя на старый холст нанести новый слой краски. Потому что похороненная внизу картина все равно проступит. И испортит новый шедевр.
Потекут краски, размоются грязными пятнами, исчезнет контур. И вместо шедевра останется мазня. Нужна реконструкция. Полное обновление. Нужно аккуратно и бережно слой за слоем снимать прошлое и рисовать будущее.
Надя была блистательна в своём желании стать гордой львицей. Восхитительна и… смешна. В ней не было этой хищной натуры. И за это он любил ее. За то, что она не была похожа ни на кого другого. Любил за беззащитность и слабость. За несовременность и непрактичность. Он подхватил ее под попу, поднял и усадил на кровать.
— Я сама, — возразила она.
— Конечно, сама. Кто же спорит? — он осторожно вытер ее алую помаду, нежно касаясь пальцами губ.
Стащил с нее чулки, пояс, красивый лифчик, который вообще ей не шел — всё это наносное, гламурное, подсмотренное в кино и в женских журналах. Вся эта фальшивая красота, которая блестела, как золото, но, если к нему притронуться, это золото оборачивается конфетным фантиком, который прилип к мокрому асфальту. Надя оделась, как смелая ведьма. Но только он знал, что феям никогда не постичь черную магию.
Она осталась без своей брони и немедленно закрылась руками. Он медленно отнял ее руки от груди и положил на кровать. Сантиметр за сантиметром он целовал ее тело и воссоздавал женщину из сгоревшего Феникса. Он целовал ее тонкие руки, хрупкую шею. Он вдыхал биение тонкой жилки на виске. Слой за слоем он снимал с нее прошлые обиды, боль, предательство, одиночество, страх, недоверие.
И когда последний слой был снят, последний барьер пройден, она вскрикнула, освобождаясь, и он замер в ней, боясь шевельнуться. Он увидел ее настоящую: маленькую, слабую, дрожащую от пронзительного ветра, который разметал ее жизнь, разорвал на две части: до предательства мужа и после. Она смотрела на него снизу вверх и мечтала
