Эльмира Нетесова - Любимые не умирают
— Раньше она за мной тенью ходила. Я все фыркал, хвост распускал. Хвалился, мол, вот какой гордый. А теперь Оглобля на коленки поставила, как пацана! И ведь не от страха слушаюсь свою бабу. Чего мне ее бояться? Хотя, теперь дошло, что могут бабу у меня умыкнуть. Еще бы! Ведь она такая, что я без нее? Чем задиристей Катька, тем покорней становлюсь. Уж не жду как прежде ее слов про любовь. Она не скажет. Вон прозвенела, что вовсе не ждала меня с зоны. Если б видела, как в ту ночь промучился, даже плакал как баба, обидно было. Хотя раньше все наоборот случалось. Как же я ее понял, как выдержала она и стерпела? Вот и наказан за свое! Теперь не могу у нее теплое слово вымолить. Сам виноват, оттолкнул, заморозил, даже по имени не звал. Сейчас она из Огрызков не вытаскивает. И в глазах нет былого тепла. Раньше звездочками вспыхивали, да отгорели. Погасла, остыла ко мне душа, совсем чужою стала баба! — вздыхает человек и смотрит на жену с ожиданием, может, обронит ласковое слово, погладит как раньше по голове. И слышит:
— Ну, че сопли распустил? Садись жрать, козел вонючий! Вот твои обещали возникнуть. Свекруха с хахалем! Ты их сам встреть, чтоб мои глаза их не видели, у соседки посижу. Когда увижу, что уезжают, сама домой вернусь,— предупредила Кольку заранее.
Мужику враз грустно стало. Ведь вот сколько лет прошло, Димка вырос, а мать с женой никак не поладят меж собою. Нет, они не ругаются, но ненавидят друг друга люто и не скрывают того. Евдокия Петровна все годы смотрела на Катьку с презреньем, с кривой усмешкой, высмеивала при Кольке безжалостно. Всякое неудачное слово, сказанное невпопад, тут же подвергалось едким насмешкам, упрекам, издевкам. Свекровь постоянно называла Катьку недоучкой, девкой из хлева, которая выскочила из лопухов. Катька и вовсе не признавала свекровь, за глаза называла клизьмой. Она не здоровалась с нею и никогда не садилась за один стол.
Колька с Димкой удивлялись такой стойкой вражде. Ни одна из женщин не пошла на примирение первой.
Вот и теперь мужик сетует, снова жена убежала из дома, чтобы не видеть его мать. А ведь обидно, не чужой человек приедет. Но и уговаривать жену не стоит. Забьется в свою спальню и нос оттуда не высунет
Петровна не лучше Катьки. Так и говорит:
— Я этому говну кланяться не буду. Кто она есть? Дешевка! Дура из свинарника! Хавронья неотмытая!
Кольку после зоны такие эпитеты в адрес жены бесить стали. Он осекал мать, выскакивал из кухни, прямо говорил, что ему надоели наскоки и оскорбления матери в адрес жены.
— Обзывая ее, ты оскорбляешь меня, пойми это в конце концов. Почему Катька со всеми соседями, на работе с людьми ладит, а вот с тобою никак не клеится. Помиритесь в конце концов!
Но тщетно, мужика не слышали обе.
— Катька! Она моя мать! Одумайся! Я к твоей отношусь по человечески, хотя далеко не все гладко было.
Катька делала вид, что не слышит. Слишком долго прощала свекрови, та вконец оборзела и при невестке советовала сыну развестись с женой.
— Вот и теперь едет в гости с чужим человеком. Катька даже знакомиться не захотела. Ну, что ему сказать, где жена?—досадливо крутит головой человек. И вспоминает, как сегодня в туалете поругались мать с дочерью. Из-за какого-то пустяка, а как материли одна другую. Ему, мужику, противно стало. Предложил обеим выйти на улицу, так обе на него взъелись. Ну, тут Кольку достало! Как выдал им полную серию фортовой фени, кассирша со стула упала со смеху, а бабы бегом из туалета выскочили, забыли из-за чего поругались, но запомнили накрепко, Кольку за печенку дергать не стоит.
Евдокия Петровна с Федей приехали без опоздания. Прошли в зал уверенно. Мужик осторожно сел в кресло. Колька заметил и смекнул:
— Мать в ежовых рукавицах держит хахаля. Он у нее по струнке ходит, разгуляться не даст,— подал руку человеку. Тот назвал имя и спросил:
— А жена твоя где?
Возникла неловкая пауза. Мать с сыном понятливо переглянулись:
— Позови ее! — попросил Федор.
— Пусть мать за нею сходит,— предложил Колька, Евдокия Петровна хотела прикинуться неуслышавшей, но Федор повторил свою просьбу и Петровна, недовольно фыркая, пошла за невесткой.
Пришли они далеко не сразу. С час ожидали их мужчины и успели пообщаться, присмотреться и остались довольными знакомством.
— Конечно, я не сирота в свете. Есть у меня дети и внуки. Их целый короб наберется. Пока росли, все с нами жили. Обещались не кидать нас на старости годов. Ну, а когда повырастали, планы сменились, как детские сказки забылись обещанья. Нынче не то приехать, позвонить забывают. Но не только у меня, у всех так-то. Я не серчаю. Единое плохо, меж собой не общаются, все некогда им. Разъехались по разным городам и даже на праздники не видятся. Скоро в лицо друг дружку позабывают. Мне ладно, я с Евдокией не бедую. Сытый и ухоженный, в дому порядок, огород и хозяйство приглажены. А доведись дряхлым стану, ни дом, ни хозяйство отдать станет некому. Не нужно никому. Мои в деревню не поедут. Внуки об ней вспоминать не хотят. Вона в гости к меньшой дочке наведался. У ней сын, четыре года, ходит вкруг меня, а потом спросил:
— Дед! А у тебя когда роги вырастут? Ты ж молоко пьешь! Значит, как у коровы все у тебя появится...
— Вот такие они нонче,— рассмеялся Федя.
Они оба оглянулись на вошедших женщин. Все
еще спорили, какой салат вкуснее, с майонезом или со сметаной.
— А по мне, так ставьте на стол оба. Про них не говорить, их есть надо! —заметил Федор. Катька поняла, гость проголодался, и достала из холодильника нарезку, заранее приготовленную к приезду гостей.
Евдокия улыбалась, поняв, что ее здесь ждали.
Катя накрыла на стол. Здесь было все, и Петровна впервые за годы похвалила невестку, мол, не только вкусно приготовила, а и оформила каждое блюдо красиво. Она даже не знала, что Катя вот так умеет.
— Нынче хотим машину купить. Уже приглядели. Все ж облегченье ногам. Привезти харчей сможем поболе. Уж не сумки таскать, а враз мешками, чтоб ели от пуза, сколько захочется. Картохи и капусты, луку иль огурцов, да тех же помидоров и чесноку!
— А водить кто будет? — удивился Колька.
— Сам приеду! Дело не хитрое. Я все своими руками делаю, чужим не доверяю,— похвалился Федор и добавил:
— В прошлом годе крыши обоих домов железом покрыли. Отремонтировал так, что глаза радуются. А вот душа болит. Жить там некому. Один дом и навовсе сиротствует. Когда-то и мы уйдем. Нешто без хозяев дома останутся? Мои точно не приедут в деревню, загодя отказались. В городах приросли так, что не сдернуть,— сетовал Федор.
