Анна Климова - Осенняя женщина
— Да уж, это заметно, — улыбнулась Кристина. — Ты в самом деле играешь в театре?
— Учусь. И играю.
— Дан…иссимо! — икая, позвал ее Дима. — Иди к нам. Нам без тебя так… плохо.
— Отстань, кретин! — лениво отозвалась та. — Я с человеком разговариваю, не видишь?
— Ты из-за него все эго устроила? Или Тимофей тебе в самом деле нравится? — тихо спросила Кристина.
— Не знаю. Они классные пацаны. Оба со своими странностями. А кто без странностей, правда ведь? Что касается Тима… Возможно, странностей у него больше, чем у других. Он у нас темная лошадка. Может, потому я на него и…
— Дашка-какашка, иди ко мне! — снова пролепетал Дима, выглядывая из-за Тимофеева плеча.
— Закрой рот, дурак! Дыши вот воздухом, мозги проветривай.
— У вас что-то случилось? — поинтересовалась Кристина.
— А что может случиться у нас, чахоточных детей большого города? Придумываем себе проблемы и носимся потом с ними. По поводу Тимки можешь не волноваться. Не отобью.
— Что ж, спасибо, — иронично усмехнулась Кристина, глядя, как Димка уже с восторгом братается с Тимофеем.
— Да и он не тот парень, которым легко можно вертеть. С такими никогда и ничего не случается, если они сами не захотят, чтобы с ними что-то случилось. Мне он напоминает кота, у которого девять жизней. И ни одной он еще не израсходовал. Ладно, пойду ловить такси. Довезу до дома своего дурковатого мавра, — Даша, подняв палец, подошла к кромке тротуара у шоссе.
— Тебе помочь с ним? — спросил Тимофей.
— Нет уж. С этим пьяным крокодилом пусть таксист имеет дело. Я ему не жена, чтобы на закорках таскать.
— Тогда мы пойдем.
— Ага. Давайте.
Тимофей все же помог загрузить Димку в такси, из которого тот все норовил вылезти. Дашка уселась рядом, шипя на него и награждая тычками, словно заправская жена.
Наконец такси вильнуло в поток машин на проспекте и в нем же через мгновение утонуло.
— Да, вечерок сегодня удался, — заметил Тимофей, беря Кристину за руку.
' — Не то слово, — согласилась она.
Спустя минуту они рассмеялись.
— У тебя забавные друзья. Сразу видно, что люди творческие.
— Они с Дашкой — два сапога пара. Кстати, о чем это вы с ней болтали? — он повернул ее к себе и заглянул в глаза.
— Да так, о нашем, о женском. А почему это тебя интересует?
— Ну, если учесть, что она наговорила в кафе…
— Она извинилась.
— Что? Дашка?! — удивился Тимофей.
— Она самая.
— В каком-то лесу скоропостижно скончался крупный зверь.
— Ты так плохо о ней думаешь? А между тем ты ей нравишься, — как бы невзначай сообщила она.
— Неужели? В таком случае у нее странная манера выражать свои симпатии.
— Тебе лучше знать, какие у нее манеры. И не напрягайся ты так, — потормошила его Кристина. — Мы с ней обо всем договорились.
— О чем договорились? — нахмурился он.
— О том, о сем.
— Поподробнее, пожалуйста.
— Это останется между нами.
Тимофей остановился посреди тротуара и прижал ее к себе, крепко обхватив сзади.
— Вот как! Снова тайны.
— Это невинные тайны. Не беспокойся.
— Когда меня просят не беспокоиться, я понимаю, что для беспокойства есть все основания.
— Какой ты, оказывается, нервный, — укоризненно покачала она головой. — Впрочем, я не удивлена, потому что двойная жизнь никого не умиротворяет.
— Злой намек на моего клоуна Тему? — пытливо приподнял бровь Тимофей.
— Может быть. Кстати, ты мне о нем так и не рассказал.
— Рассказать?
— Конечно. Мне же интересно знать, почему он появился. Или в нашем детском саду был его дебют?
Взявшись за руки, перешли через дорогу к ярко освещенному парку. Ветер играл с опавшими листьями у них под ногами.
— Нет, дебют Темы случился много лет назад, — сказал он, — когда я еще в школе учился. Кажется, в третьем классе. Правда, тогда это была простая кукла, которую надевают на руку, как перчатку. Эту куклу мне подарили на день рождения. Я устраивал с ней для двоюродной сестры и ее подруг целые спектакли. Выдумывал какие-то стишки, сказки, веселые истории. А потом, набравшись смелости, заявился в ближайший детский сад со своим Темой и попросил у воспитательниц разрешения выступить перед детьми. Не помню уже, успешно выступил там или нет, но приходил я туда несколько раз. Мне это понравилось. Потом кукла истрепалась. Да и вырос я. Пацан все-таки.
— А как получилось, что он появился теперь?
— Наверное, снова захотелось в детство, — усмехнулся Тимофей. — Вокруг все стало слишком серьезным. Каждый день я терял связь с тем, что было мне когда-то дорого, с тем, что я считал правильным. Как тебе объяснить? Я не знаю… Это как безнадега. Когда ничего вроде бы не можешь уже изменить. Как вокруг себя, так и в себе. Когда ничему уже не удивляешься. Ничему не веришь. Ни о ком не думаешь. Понимаешь?
Понимала ли она его? Как никого и никогда до этого!
Невыразимая, бесконечно теплая симпатия возникла в душе Кристины. Искренность его подкупала. А откровенная, почти детская растерянность вызывала томительное ощущение счастья. В нем она все чаще видела отражение собственных страхов, надежд и желаний.
— А если уж говорить совсем начистоту, то у одного моего друга была дочь, — продолжил Тимофей. — Она серьезно болела с самого рождения. Друг позвонил мне однажды и попросил помочь. Нужны были деньги на сложную и дорогостоящую операцию. Даже счет благотворительный открыли. Но на счет почти ничего не поступило. Я тогда работал за границей и был знаком с, скажем так, очень денежными людьми. В расчете на них я пообещал другу помощь.
— И что случилось? — спросила Кристина, останавливаясь.
— Я приехал сюда, в Минск. Встретился с ним и обнадежил его, недоумок.
— Почему же ты недоумок?
— Потому что несмотря на высокое мнение о своем уме я оказался не умнее самого последнего дебила. Оказалось, я совсем не знал тех, кого уважал, кому верил. Я не знал ничего о мире, в котором жил. И чтобы понять это, понадобилась беда. Беда, случившаяся даже не со мной, а с маленькой девочкой, уже лежавшей в хосписе. Близкий мне человек, который МОГ дать деньги, но узнав, зачем они мне нужны, сказал только одну фразу. Одну чертову фразу, которая все во мне перевернула: «Прежде чем советоваться с прихотью, посоветуйся со своим кошельком»1. Сказал назидательно, как капризному ребенку, потребовавшему дорогой подарок ко дню рождения. Сказал значительно, весомо, с полным сознанием собственной правоты, подтвержденной словами умных мертвецов, умевших выдумывать и оставлять после себя трескучие афоризмы. И тут я увидел, каким могу стать, если не остановлюсь. В какую каменную задницу превращусь, если продолжу жить в окружении этого человека, и никакие пинки не смогут выбить из меня глупое убеждение в собственной непогрешимости. Но хуже всего было то, что мне пришлось потом говорить со своим другом. Я вынужден был гаденько оправдывать свое отступление, лепетать что-то про обстоятельства, про людей, которые не оправдали моих надежд, и одновременно чувствовать его еле скрытое презрение, его болезненно-нетерпеливое желание избавить меня и себя от объяснений. Если бы у него возникло желание разбить мне морду каким-нибудь тяжелым предметом, я не стал бы сопротивляться. Данная и тут же отнятая надежда стоит гораздо дороже. У надежды свои права, которые никто не может нарушать безнаказанно. Я их нарушил. По своей вине или нет — не важно. Не важно…
