Элизабет Адлер - Наследницы
Откинувшись во вращающемся кресле, Алекс вздохнул, лениво потянулся, сомкнув руки за головой, крутанулся в кресле к большому окну, за которым виднелись верхушки освещенных солнцем платанов и голубое небо. Плохо, что он не может ясно мыслить. Ему надо прогуляться, проветрить голову, возможно, посмотреть, какие произведения искусства предлагают дилеры на Бонд-стрит. Ему надо собраться с мыслями.
Алекс вызвал Ставроса, сказал ему, что отлучится на час или два, поправил итальянский шелковый галстук в полоску, надел пиджак и легко сбежал по широкой, покрытой голубой дорожкой лестнице старинного особняка эпохи Регентства, в котором размещались его многочисленные офисы.
Через Пиккадилли Алекс вышел на Олд-Бонд-стрит, останавливаясь то здесь, то там, чтобы осмотреть витрины дорогих художественных магазинов. Он дошел до Кларджес-стрит, когда светловолосая молодая женщина, вынырнув из-за угла, налетела на него. Ее маленькая шелковая шляпка слетела с головы и угодила прямо под колеса проезжавшего мимо такси, а ее сумочка упала на землю, раскрылась, и из нее высыпались губная помада, компактная пудра, записная книжка, шариковые ручки, расческа и монеты.
– Ханичайл! – воскликнул Алекс, рассмеявшись. Он чувствовал себя так, словно его сон стал явью: он держал Ханичайл в своих объятиях.
– О! – выдохнула она, вздрогнув и взглянув Алексу в глаза. – Ох, Алекс.
От ее голоса сердце у него перевернулось.
– Куда ты так торопишься?
На какое-то время она остолбенела, словно забыв, куда она бежала.
– В парикмахерскую. Я опаздываю и поэтому бежала. Мне просто повезло, что я налетела на тебя, а не на кого-то другого.
– Боюсь, что твоей шляпке совсем не повезло. – Они оба посмотрели на расплющенную под колесами шляпку и, нагнувшись, стали, смеясь, подбирать содержимое сумочки.
Алекс поднял шляпку и протянул ее Ханичайл.
– Она подлежит восстановлению? Или вся жизнь из-за нее разбита?
Она снова рассмеялась звонким радостным смехом, заставившим его улыбнуться.
– Боюсь, что она безнадежна, как любит выражаться Лаура. Но это не имеет значения: я ненавижу носить шляпки и делаю это только потому, что тетя Софи говорит «так полагается», а я подчиняюсь ей.
Они стояли, глядя друг на друга, и улыбались. На ней было гиацинтово-голубое летнее платье под цвет глаз, белые сандалии на ремешках и маленькие белые перчатки. Короткие, до плеч, волосы цвета пшеницы сверкали на солнце и, по мнению Алекса, не нуждались в услугах парикмахера. Она была само совершенство.
– Я бы пригласил тебя на ленч, – сказал Алекс, хотя отлично понимал, что говорить этого не следует, – но ты ведь спешишь к своему парикмахеру.
– Я бы предпочла провести время с тобой, – честно ответила Ханичайл, глядя на него бездонными голубыми глазами.
– Тогда пошли.
Взяв Ханичайл за руку, Алекс подозвал такси с чувством человека, который сжигает за собой все мосты, открыл дверцу и, сказав таксисту: «В Беркли, пожалуйста», сел рядом с ней.
Они сидели, не сводя друг с друга глаз и улыбаясь.
– Ты только посмотри, как мы довольны друг другом, – сказал Алекс. – Словно два школьника, прогуливающие урок. Я должен быть на работе, а ты в парикмахерской. Кажется, солнце ударило нам в головы.
– Это просто судьба. – Продолжая улыбаться, Ханичайл посмотрела на Алекса, слегка склонив голову набок. – Разве ты не веришь в судьбу, Алекс?
– Только в дни, подобные этому, – ответил он, глядя ей в глаза.
Такси пробилось сквозь интенсивное дорожное движение и подкатило к Беркли. Швейцар поспешил открыть дверь.
– Добрый день, мисс Маунтджой, – сказал он с приятной улыбкой на лице.
– Добрый, Джозеф. Как ваша жена? Надеюсь, что ей стало лучше?
На лице Алекса появилась улыбка, когда он вспомнил неуклюжую, все время смущающуюся девушку, с которой всего несколько месяцев назад познакомился на лайнере. Сейчас она была созревшая и очень красивая молодая женщина, которую швейцар самой известной в Лондоне гостиницы приветствовал, называя по имени, – вместо того чтобы приветствовать его. Он терпеливо ждал, пока Ханичайл выясняла подробности выздоровления жены Джозефа.
– Я так рада, что ей стало лучше, – сказала она наконец. – Должно быть, вы очень волновались за нее, – добавила она, и Алекс понимал, что она говорит искренне.
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты прекрасная молодая женщина? – спросил он, когда они вошли в ресторан и сели за угловой столик у окна.
– Только ты, – ответила Ханичайл, улыбаясь, а затем добавила: – И лорд Маунтджой.
– Ты, кажется, очень любишь его?
– Конечно, люблю. Он выпускает колючки, чтобы держать тебя на расстоянии, но это только для того, чтобы скрыть свое одиночество. Мне кажется, он так долго был один, что уже и не знает, как вести себя с другими людьми.
– Как это тебе удается быть такой мудрой в столь юном возрасте? – удивленно спросил Алекс.
– Не мудрой, – ответила Ханичайл. – Просто у меня есть опыт одиночества.
Их взгляды встретились.
– И у тебя тоже, – сказала Ханичайл. – Могу с уверенностью сказать, что ты знаешь, что такое одиночество. Почему, Алекс? У такого человека, который имеет все?
– Внешность может быть обманчивой, – резко ответил Алекс.
Подошел официант, и они прервали беседу, заказав копченую семгу, салат и бутылку белого бордо, любимого вина Алекса.
Он сидел, глядя на Ханичайл, не в силах поверить, что она так изменилась: повзрослела, стала увереннее в себе, но в ней сохранилось прежнее очарование. Он слушал, как она рассказывала о романе Лауры с Билли и о том, как они счастливы; о приемах, на которых она побывала, и о том, как продвигается ее игра в теннис. Он с сожалением подумал, что они так и не поговорили о самом для них важном, когда ленч почти закончился.
Они доели клубнику со сливками, выпили остатки вина, и Алекс спросил:
– А ты, Ханичайл? Скажи мне, счастлива ли ты?
Ему надо было уходить, но он не хотел этого делать и предложил Ханичайл прогуляться по парку. В его распоряжении всего несколько часов, в течение которых он может позволить себе роскошь быть с ней.
Люди лежали на траве, сидели в шезлонгах, наслаждаясь солнечным теплом и слушая духовой оркестр, игравший популярные мелодии и военные марши. Алекс снял пиджак и вместе с Ханичайл сел в тени каштана, лениво наблюдая за разворачивающимися перед ними сценами: продавцы мороженого громко сзывали покупателей; мимо проносились мальчишки, чтобы покормить уток на Серпентине или запустить игрушечные яхты на озере.
– Когда я вижу всю эту английскую зелень, то всегда вспоминаю мое бедное ранчо, – сказала Ханичайл. – Земля такая высохшая и истощенная, что ее просто сносит ветром.
