Первая любовь (СИ) - Бек Кора

Наследница миллионера

— Ты всё-таки приехала, доченька? — дядя Антон с трудом разлепил спекшиеся губы.

Я стояла и смотрела на человека, который опять назвал меня своей дочерью. Но поправлять его не стала. Лечащий врач предупредил меня, что дядя находится в тяжёлом состоянии.

Впрочем, это и так было понятно. Заросшее бородой худое лицо, заострившийся нос, синие круги под глазами, тяжёлое прерывистое дыхание. И даже одеяло не способно было скрыть, насколько сильно он исхудал. Вон, как колени-то торчат. Руки тонкие, как палки. Шея, как у цыплёнка. Очень тяжело это видеть. Особенно зная, что дяде Антону нет и шестидесяти.

Вчера вечером фрау Кох показала мне альбом моего дяди. Там я увидела фотографии дяди Антона, сделанные в молодости. Если предположить, что у моей мамы и вправду с ним что-то было, в принципе, я могу её понять. Ведь в своё время дядя Антон был красавчиком.

Высокий широкоплечий шатен с беззаботной улыбкой, он был полон сил и любви к жизни. Одет с иголочки. Весь его вид говорил о том, что Антону Пельтцеру всё нипочём. Правда, некоторые фотографии были аккуратно разрезаны ножницами. Впечатление, будто тот, кто был изображён рядом с дядей Антоном, не хотел, чтобы его узнали. Хотя, может, дядя сам кого-то вырезал. Возможно, женщину, разбившую ему сердце.

Но меня больше всего поразили дядины глаза. Сейчас они потускнели, но в молодости, как и у меня, имели глубокий серый цвет. А ведь у моих родителей глаза были другого цвета: у мамы — карие, у папы — голубые. Раньше я над этим не задумывалась. Но теперь…

Меня опять стали терзать сомнения. Что, если дядя Антон — действительно мой отец? Мне так не хочется в это верить! С другой стороны, брат отца — по-любому близкий родственник. Не исключено, что и мне, и дяде Антону цвет глаз достался от какого-то родственника. Ведь бабушку с дедушкой по папиной линии я в живых не застала, и других его родных не знаю.

Правда, ещё давно слышала, что в Германии проживает папина сестра. Но, походу, она не только с нами не поддерживала отношений, но и со своим братом, имеется в виду, с дядей Антоном. Во всяком случае, дядя мне ничего о ней не говорил. Возможно, они поссорились.

Я наклонилась над дядей Антоном и поцеловала его в лоб. В нос мне сразу ударил тяжёлый, специфичный запах разлагающегося организма. Стало страшно. В моей памяти ещё живы воспоминания об уходе папы, и, похоже, ряды Пельтцеров собираются вновь поредеть.

— Здравствуйте, — ради спокойствия больного я решила занять нейтральную позицию, или — не настаивать, чтобы он перестал называть меня дочерью, и самой не называть его дядей.

Если ему нравится думать, будто я — его дочь, пусть думает. Разубеждать в этом человека, который одной ногой стоит в могиле, грешно. Но обращаться к нему “папа” я ни за что не стану! По-моему, это уже святотатство.

— Какая ты красавица, Люся! — негромко произнёс дядя Антон и слабо улыбнулся. — Знаешь, если честно, я боялся, что ты не приедешь.

— Как вы могли такое подумать? Просто с документами чуток затянулось, хотя я слышала, что другие люди месяцами не могут выехать, несмотря на приглашение родственников. Так что, можно сказать, мне ещё повезло!

Я постаралась ободряюще улыбнуться больному, но сама почувствовала, что моя улыбка неискренняя. Чёрт, как это всё сложно! Хорошо, дети остались в коридоре. Что ни говори, а лицезрение умирающего человека — это не для детей, и не для слабонервных. Но обо мне точно нельзя сказать, будто у меня нервы стальные.

— А где твои дети? — задал он следующий вопрос и медленно обвёл взглядом палату.

— Милана и Мартин в коридоре, — ответила я и с удовлетворением отметила, что дядя Антон спросил про моих детей. — Ну хотя бы дедом себя не считает, — выдохнула я с облегчением. Ведь, как всякая мать, я отношусь к таким вещам с определённой долей ревности, особенно памятуя о том, как нелегко мне досталось счастье материнства.

— Присядь, дочка, — он немного отодвинулся, освобождая для меня место на краю кровати. — Расскажи, как ты живёшь?

— Неплохо. Дети ходят в детсад, а я, как уже рассказывала вам, работаю в салоне красоты. Работа мне нравится и, вообще, у меня в жизни всё хорошо.

— Как там Нина? — спросил дядя Антон и отвёл взгляд в сторону.

— Нормально, — буркнула я и нахмурилась, на мгновение забыв про инструкцию врача, что больной не должен нервничать. Но попробуй тут удержаться, ведь это касается моей семьи! А дядя Антон, если без эмоций, двоюродный брат моего забора!

В своё время он на всё забил и не просто уехал в поисках лучшей доли для себя, но все эти годы он не вспоминал о своих родственниках. И даже сейчас он не спрашивает у меня про папу, а ведь они — родные братья. Как так можно, не понимаю?

Наверное, дядя Антон знает, что папы давно нет. Но почему у него не нашлось ни одного доброго слова для своего младшего брата? Он ведёт себя так, как будто папы никогда и не было на свете. Я опустила голову, чтоб мой взгляд нечаянно не выдал моих чувств.

В конце концов, я — не бог, чтоб судить человека, который много старше меня. Да и вообще, горбатого могила исправит. Как был дядя Антон эгоистом, так им, походу, и остался.

— Я виноват перед Ниночкой, что не сумел её убедить уехать вместе со мной в Германию, — неожиданно прохрипел дядя Антон.

— Давайте, не будем об этом? Что было, то прошло, — попросила я его и начала вынимать из пакета гостинцы.

Однако дядю Антона, похоже, пробило на воспоминания. Конечно, я должна была быть к этому готова. Но слова сначала фрау Кох, а потом — лечащего врача, внушили мне надежду, что дяде Антону не до воспоминаний. Я надеялась, что просто буду за ним ухаживать, чтоб он не чувствовал себя одиноким. Откровения человека, которого я видела впервые в жизни, мне неприятно было слышать. Но больные зачастую зациклены только на себе.

— Люся, я любил Нину, понимаешь? Красивая, умная, гордая девушка! Парни шею чуть не сворачивали, когда она шла по улице. А твой отец был её недостоин. Но!.. — и развёл руками.

Конечно, у меня на душе стало спокойнее после слов “твой отец”. Но какое право этот м-м родственничек имеет говорить, кто кого достоин? Он, между прочим, вообще руки умыл, когда в девяностых свалил на Запад.

— Слушайте, — я едва сдерживалась, чтобы не нагрубить, — давайте не будем трогать моего папу? Извините, но не вам о нём судить.

Но дядя Антон моих слов как будто не услышал. Он увидел совсем другое.

— Боже, копия Ниночки! Такая же гордая, такая же красивая, — по щеке мужчины скатилась слеза. Да, та самая скупая мужская слеза, про которую любят упоминать писатели.

Блин, вот только этого мне не хватало! Видеть, как пожилой человек, да ещё и мужчина, плачет, было выше моих сил. В голове мелькнула мысль:

— А, может, дядя Антон не так уж и виноват? У моей мамы характер тоже не мёдом мазаный. Кто я такая, чтоб судить о человеке, который к тому же находится в тяжёлом состоянии?

— Не плачьте, пожалуйста? — попросила я родственника. — Может, это и к лучшему, что у вас с моей мамой не срослось? Зато, переехав в Германию, вы реализовали себя, занялись бизнесом, построили дом. А вот, если бы не уехали, то потом всю жизнь жалели и упрекали маму, что из-за неё ваша жизнь не сложилась так, как вам хотелось.

— Какая же ты у меня разумная, доченька! — на лице дяди Антона появилась слабая улыбка, после чего он вдруг без всякого перехода сказал:

— Значит, Люся, я вправе рассчитывать, что ты вступишь в право наследования?

Наверняка мне это показалось. Но дядя Антон вдруг приободрился, как будто испил живой водички. В выцветших серых глазах появился блеск, на щеках — пусть слабый, но румянец, и даже дыхание выровнялось. Сейчас, конечно, только отдалённо, но он вновь стал похож на себя молодого.

Представляю, скольким девушкам он в своё время успел вскружить голову! И, наверное, в том числе моей маме. Хорошо, что она не знает о моей поездке в Германию. Учитывая её консервативный характер, вряд ли бы мама одобрила, что я вышла на связь с человеком, с которым у неё когда-то не сложилось. Но родственников, увы, не выбирают.