Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 2
Лицо Сильвии исказила гримаса боли. Она прижала руку к сердцу. Щеки ее были мокрыми от слез.
— Прости меня, если можешь… если можешь, — произнесла она, задыхаясь. — Я не представляла, что все так получится… я никогда не хотела причинить тебе страданий…
— Да вы и не могли мне их причинить. Я же вас не знала…
Роза почувствовала соленый привкус на языке: она поняла, что вот-вот расплачется.
Нагнувшись, чтобы поднять с пола плащ, Роза ощутила внезапный жар: это кровь бросилась ей в голову. Перед глазами запрыгали крошечные точечки света — на миг она как бы полностью ослепла. Как только способность видеть вернулась, она сделала шаг к двери.
— До свиданья… мама, — тихо прошептали ее губы.
— Постой! Не уходи! — с мольбой в голосе почти прошептала Сильвия. — Только не сейчас… Подожди, пока я… Ну, пожалуйста!
Умоляющий голос Сильвии эхом отдавался в голове Розы. Эхом минувшего. Она вспомнила тот зимний день во дворе школы в Бруклине. Она стоит там, руки и ноги как деревянные, их невозможно поднять. Вот и сейчас эхо этого настойчивого голоса заставляет ее повернуться: она чувствует себя беспомощной жертвой, попавшей в капкан.
«Не будь дурой! Беги отсюда как можно быстрее!» — приказал Розе внутренний голос.
И все же она продолжала стоять там, где остановилась. Стоять — и ненавидеть себя за эту слабость. Ведь даже сейчас ей страстно хотелось того, что никогда не будет возможно. Материнской любви. Теперь это уже слишком поздно. Вот если бы Сильвия сказала ей правду раньше… если бы могла любить ее сильнее, чем любила Рэйчел…
— У меня кое-что есть для тебя, — продолжала Сильвия. — Погоди.
Как ни хотелось Розе убежать, но что-то удерживало ее на месте. В зыбком свете угасавшего дня лицо Сильвии казалось серебристо-бледным, ускользающим. На нее смотрели глаза, полные отчаяния.
И вот уже бежит не Роза, а Сильвия… Пересекает комнату, неожиданно резким движением распахивает стеклянную дверь, скрытую тяжелой портьерой. Роза чувствует порыв ледяного ветра. В складки бархата сразу же забиваются стремительные снежинки.
Роза, дрожа от холода, не может оторвать глаз от белой круговерти в саду. Деревья и кусты под снежным покровом. Их ветви, голые и черные, раскачиваются на ветру. Перепутанная лоза дикого винограда тревожно шелестит на кирпичной стене, окружающей сад.
Сильвия, не раздумывая, бросается в эту слепящую белизну: похоже, она не замечает холода, на ней нет ни пальто, ни даже теплого свитера. Роза видит, как она, оскальзываясь на ступенях лестницы, спускается вниз… Ее высокие каблуки глубоко впиваются в снег, запорошивший весь дворик.
Матерь Божья… что она делает? — с ужасом восклицает про себя Роза.
— Сильвия! — кричит она.
Налетевший порыв ветра заглушает ее слова.
Тогда, накинув плащ, она бросается следом за Сильвией — метель сжимается вокруг нее, колючие снежинки впиваются в щеки и губы, словно холодные песчинки.
— Сильвия! — снова кричит Роза, догоняя ее. — Что вы надумали? Вы же простудитесь!
Сильвия, кажется, не слышит ее… или не обращает внимания.
Сжавшись под порывами снежного ветра, она шарит рукой по кирпичной стене. Вот ее скрюченные от холода пальцы пытаются вынуть из кладки кирпич.
Подбежав ближе, Роза видит, что кончики пальцев Сильвии посинели от холода, ногти обломаны и забиты снегом и цементной крошкой. Ее худая спина ходит ходуном от яростных усилий. На голубовато-бледном лице выступили красные пятна.
— Сильвия, ради Бога! — и Роза падает на колени в снег рядом с матерью, почти рыдая от отчаяния, что не может заставить ее остановиться. Еще минута — и она не выдержит… Невозможно видеть, как Сильвия, вся замерзшая, плачущая, скребет кирпичную стену.
Роза плотнее запахивает свой плащ — холод острыми иглами впивается в ноги и руки. «Что она там ищет?» — стучит у нее в висках.
Вдруг кирпич, который пыталась вытащить Сильвия, подается и падает в снег в облачке красных обломков и цементной пыли. Рука Сильвии исчезает в отверстии и достает что-то, завернутое в перепачканный полиэтиленовый пакетик.
— Видишь, это здесь! — со слезами радости восклицает она.
Сильвия разрывает пакет. На кусочке бархата лежит сережка. Рубиновая с бриллиантом, точно такая же, как в ухе у Розы. Сверкающая, ослепительно чистая, словно ее только что вынули из уха Сильвии.
— Вот она! — и Сильвия протягивает Розе сережку на ладони, как она сделала это много лет назад на школьном дворе. Только сейчас ее ладонь худая и грязная и не затянута в элегантную перчатку.
Роза чувствует, как ее сердце, словно по крутому уступу, катится вниз.
«Мама…» — беззвучно шепчут ее губы.
Роза ловит себя на том, что рука ее непроизвольно тянется… к сережке.
Сейчас она уже не ангел-хранитель, эта женщина, стоящая перед ней, вполне земная… к тому же она и сама хочет получить что-то от Розы…
Если ли у меня то, что ей надо? И могу ли я позволить себе простить ее? — думает Роза.
Но еще до того, как она ответила на этот вопрос, ее пальцы обхватили ладонь Сильвии. Замерзшая рука крепко сжала ее руку — рубиновая сережка словно острый шип впилась в мякоть ладони.
«Я не знаю тебя, — мысленно обратилась Роза к матери, — но я хочу узнать. Я хочу попытаться».
— Пойдем в дом, — нежно произнесла она.
41
Роза сидела, тупо уставившись в окно. Похоже, подумалось ей, она сидит так уже довольно долго: на улице стало совсем темно, а снег все сыплет — желтые полукружья уличных фонарей высвечивают хороводы беснующихся снежинок. Тротуары казались заваленными белым покровом, прочерченным ближе к середине бороздкой темных следов. Выпавший снег скрывал от глаз всю грязь и мусор, превращая городской ландшафт в своего рода чистый холст, на котором какой-нибудь неизвестный пока художник создаст великолепное полотно.
«А я? Изменится ли и моя жизнь? Может быть, станет лучше?» — напряженно размышляла Роза.
От долгого сидения затекло все тело. Должно быть, прошло уже несколько часов. Последнее, что Роза помнила, уход от Сильвии. Все остальное терялось в какой-то туманной дымке.
В голове проносились картины пребывания в большом доме на Риверсайд-драйв: вот она лежит на диване, укрытая мягким мохеровым пледом, и отогревается; в камине потрескивает огонь, и на стенах гостиной играют блики; они с Сильвией попивают портвейн и говорят… говорят без конца. Она рассказывает матери всю свою жизнь — все, что может вспомнить. Как год за годом Нонни унижала и третировала ее. Рассказывая Сильвии о той давней поре, Роза сама удивлялась: до чего же много, оказывается, сохранилось ненависти в ее душе! Не меньше удивляло ее и то, как сильно она любила Марию и, что особенно удивительно, даже Клер. И, конечно же, она поведала Сильвии все о своих отношениях с Брайаном — любви и ненависти, длящихся уже много лет, и о чувстве, заставлявшем ее яростно ненавидеть Рэйчел.
