Ирина Степановская - Реанимация чувств
"Хватит, надо поправляться, – решила она. – У меня много дел".
Завтра она должна попрощаться с Валерием Павловичем, поддержать вдову, дочерей и увидеть своих докторов. Потом – поехать в больницу и узнать, что делается там. Действительно ли в отделении начался ремонт? Наконец, она тоже должна написать заявление на отпуск. Кроме того, нужно поговорить с главным врачом и узнать телефон Азарцева. Ей хотелось проведать Аню Большакову. И потом, требовалось снять квартиру.
От всех планов закружилась голова, и Тина с радостью подумала, что хотя бы сегодня она может еще полежать в постели. Но только она собралась лечь, как позвонил Барашков. Они договорились, что он заедет за ней завтра, и только после этого Тина забралась под одеяло и заснула с чистой совестью.
27
Через неделю бабье лето хоть и с опозданием, но вступило в свои права. День выдался на редкость теплым и мягким. Не хотелось уходить с улицы, заходить в помещение – таким свежим, таким прозрачным казался воздух.
Тина и Барашков одновременно оказались у входа в больницу. Барашков приехал на машине и шел со стоянки, а Тина бежала от троллейбусной остановки мимо магазина-"стекляшки" привычным путем. У стеклянных дверей главного входа в больницу они и столкнулись.
– Странно приходить на работу не к девяти, а к одиннадцати! – заметил Аркадий вместо приветствия.
– Я несу бутылку вина, – ответила Тина, тоже не здороваясь. Последний раз они виделись с Барашковым несколько дней назад на кладбище, но чувство родственной близости между ними, еще более упрочившееся в последние дни, позволило пренебречь правилами этикета. – Сегодня девятый день, надо помянуть! – Они уже шагали вместе по больничному коридору. – Я сделала большую фотографию Валерия Павловича, хочу повесить ее на стену над его столом в ординаторской.
– Ничего пока не получится. Вы сегодня первый день в отделении после болезни – увидите, что у нас творится!
– Ну ремонт. А что еще? – удивилась Тина.
– Да что-то не то! – озабоченно вздохнул Барашков.
Они, не раздеваясь в гардеробе, поднялись по боковой лестнице и вошли к себе.
– Ух ты! – не удержалась и воскликнула Тина. Отделение было не узнать. Белоснежные навесные потолки казались еще белее от света множества вмонтированных в них ламп. На полу красовалась новейшая, самая дорогая испанская плитка, со вкусом уложенная в прекрасный орнамент. Маляры докрашивали стены финской краской, а плотники устанавливали белые пластиковые двери с фигурно вырезанными стеклами. Посреди всего этого великолепия высилась заляпанная краской Тинина пальма – и старая деревянная кадушка, в которой она стояла, по сравнению с немецкими пластиковыми дверями казалась анахронизмом. В палатах бригада строителей меняла окна. Старые шкафы и кровати бесследно исчезли, а все свободное пространство было заставлено коробками с дорогостоящим импортным оборудованием, а в пластиковых чехлах стояла новая мебель. Лишь в ординаторской, которой еще не коснулся ремонт, все оставалось по-прежнему.
– Вот это да! – воскликнула Тина. – Неужели у главного врача проснулась наконец совесть? И он решил, пусть и поздно, потратить на наше отделение деньги? Да уж, лучше поздно, чем никогда!
– Да он даже на похоронах-то не был, – ответил Барашков. – Что, не помните, что он специально, наверное, никому в больнице ничего не сказал, чтобы замять это дело. Ни гражданской панихиды, ни даже простого участия не было, ничего! Сколько человек было на кладбище из больницы? От силы двадцать, да и то, я сказал, много. Наши все, трое хирургов, два терапевта, и все! А вы говорите, совесть у него проснулась. Да у него ее и не было никогда!
– А как же тогда это великолепие объяснить?
– Погодите немного, все и объяснится.
Кроме рабочих в отделении оказалась только Мышка. Она тихо вошла в ординаторскую, поздоровалась и скромно села за свой стол.
– А где Ашот и Таня? – спросила Валентина Николаевна.
– Наркоз в операционных дают, – пояснила Мышка. – Им, так же, как и мне, сказали забрать заявление об отпуске. Мы считаемся на работе. Ашот сейчас в хирургии, а Таня в гинекологии.
– А ты что делаешь? – спросил Барашков.
– За рабочими наблюдаю.
– Ну-ну! – сказал Барашков.
Тина посмотрела на Барашкова, а он на нее. Обычно, когда в отделении производились какие-то перестановки, не говоря уже о ремонте, отвечал за все заведующий.
– Я пойду вниз к главному врачу, – сказала Тина, – а когда соберутся все, накроем здесь стол. – Она достала портрет Валерия Павловича и прислонила его к стене.
– Опять споем? – спросил Барашков.
– Угу! – ответила Тина и вышла из комнаты. Наступило молчание. Барашков закурил. Мышка встала и проверила пальцем, не пора ли полить цветок на подоконнике. Аркадий хотел было надеть халат, а потом махнул рукой – больных нет, на кой ляд халат? Так он и остался курить на синем диване, большой, рыжий, одетый непривычно для глаз – в джинсы и черный джемпер. Мышка достала откуда-то с пола пластиковую бутылку с водой и стала опрыскивать обезьянье дерево из пульверизатора, как сбрызгивают неглаженое белье.
– Что ж это, у нас в отделении ремонт, денег затрачена целая куча, а твое дерево, реагирующее на деньги, как не росло, так и не растет?
– Краской воняет очень, – ответила Мышка спокойно. – Растениям это не нравится. Как и некоторым людям.
Она сделала паузу и осторожно проговорила, укоризненно глядя на Аркадия:
– В больнице ведь полагается курить в специально отведенных для этого местах!
– Да ладно, – сказал Барашков. – Я здесь курил, когда тебя еще на свете не было.
Мышка опять помолчала, а потом дипломатично заговорила о другом.
Вскоре дверь приоткрылась, и в нее бочком пролезло чье-то тело в больничной пижаме, со всклокоченными черными волосами. Барашков с трудом узнал в вошедшем алкоголика, из-за которого вышел спор у Татьяны и Чистякова. Того самого, с прободной язвой и кровотечением, которому Ашот потом срочно давал наркоз.
Больной, осматриваясь, покрутил головой по сторонам.
– Тебе кого? – Барашков подумал, что больной ищет Чистякова. Может, хочет спросить что-нибудь, а может, поблагодарить. Ведь именно Чистякову он был обязан спасением.
– Не кого, а чего, – уточнил больной. Озираясь по сторонам, он скривил губы, как бы желая сказать: "Да! У вас тут ремонт, и взять у вас нечего!"
– Спиртику хоть чуть-чуть налей! – обратился он к Аркадию и протянул ему какую-то грязную бутылку. – Располосовали ни за что ни про что! Теперь у меня все болит, зараза! Шов-то не заживает, гниет! Спиртиком бы простерилизовать! А то небось грязным инструментом меня, как собаку, резали.
