Адам Торп - Затаив дыхание
Верно; наподобие врывающегося в храм низкого сброда. Однажды во время интервью журналист задал Пярту вопрос, в ответ композитор выплеснул на голову любопытного стакан воды. Предупреждаю: снимать обручальное кольцо опасно. Вместе с кольцом можно и палец оторвать. В этом случае кольцо по-прежнему останется на вашем пальце. Мое — я имею в виду мое кольцо — слезло только после многократного намыливания, поливания водой и попыток сдернуть его силой. В конце концов, оно поддалось, оставив на пальце глубокую вмятину, словно по круглой деревяшке прошлись резцом.
Я аккуратно убрал кольцо в висевший на поясе кошелек. Наше с ним расставанье будет недолгим, заверил я себя.
Набычившись под встречным ветром, я шел по Ратушной площади, огибая сувенирные киоски и сторонясь бродящих между ними покупателей. Да ты спятил. Видно, совсем с катушек сорвался, — пробурчал я себе под нос.
Мы с Милли больше полутора лет пытались зачать ребенка. Теперь впору было славить Бога. Милли округлится, груди у нее нальются, она перестанет вечно куда-то спешить. А к концу срока будет ходить вразвалочку, как утка. После рождения ребенка я почувствую себя другим человеком и начну сочинять музыку, которую даже моя мать сможет слушать без зубовного скрежета. Наш высоченный дом в Ричмонде (слишком высокий, на мой вкус, но папаша Дюкрейн настоял на своем; если бы не самолеты, в доме царила бы идеальная тишина) придет в ужас от обилия пестрых пластмассовых игрушек, валяющихся на коврах и лестнице из настоящего красного дерева. Во всех комнатах будет нежно пахнуть детским лосьоном — как в больнице хлоркой. А еще — визг, вопли, необходимость отвлекаться от работы. На сей счет меня просветили сестра и друзья, которые раньше нас отправились в эту одиссею. Милли мечтает о шестерых. Тогда мы (по ее плану) переехали бы за город и с умилением смотрели, как наша шестерка, повизгивая, с упоением топочет ножками по шелковистой лужайке. Шесть неизбежных поводов отвлекаться от работы, причем каждый день.
— В Аксбридже [9], вот где хорошо бы растить детей, — с невозмутимым видом поддразнил я жену. — И в центр ездить очень удобно.
Как-то после Нового года мы забежали в паб «Плуг и лошади» и за кружкой пива стали обсуждать наше будущее. Тогда наша бездетность нас еще не сильно тревожила.
— Ты шутишь? — с неподдельным ужасом отозвалась Милли.
— А что? Я бы охотно поместил их в ту среду, в которой рос сам, — совершенно серьезно продолжал я. — Едва ли там что-то изменилось. Для детворы — самое оно.
— Ты же сызмала знал тот район. И всей душой его ненавидел.
— Взять хотя бы дальний пригород Аксбриджа. Там селились те, кто побогаче. И насмехались над жителями Хейса. А вот в Хейс я не вернулся бы ни за что. Там работает завод, производящий растворимый «Нескафе», и городишко насквозь провонял этой дрянью.
— Что ты несешь!? Жуть берет. Аксбридж — это полный отстой. И Хейс отстой. Сам мне говорил. Помню, мы с тобой только познакомились, и ты сказал, что ты родом из Хейса; я спросила, где это, а ты ответил: это опухоль в жопе у Аксбриджа.
— Шоссе А 4020. Я просто выпендривался.
— Черт возьми, Джек, это на тебя не похоже.
Уязвленный, я молча отхлебнул пива; она тем временем забавлялась новой игрушкой — мобильным телефоном. Звонила — и, конечно, опять по работе. Позже я спросил Милли, доводилось ли ей бывать в Аксбридже.
— Нет, но…
Я презрительно усмехнулся и кивнул.
— Ой, да всякий знает… — она раздраженно затрясла головой; лицо ее искривилось.
— Фу!.. Аксбридж! — снова поддразнил я ее. — Гадкая, противная дыра!
— Заткнись.
— Папуля, ты бы только видел!.. Они даже лошадей не держат!
— Теперь, может, и держат. И уж наверняка обзавелись этими жуткими полноприводными тачками. А еще там, небось, полным-полно прытких девиц, всех их зовут исключительно Амандами, и все как одна мечтают стать звездами.
— Вздернем их повыше, братья, — речитативом проговорил я, вскинув сжатый кулак.
На самом деле я сильно разозлился. Точно так же меня разобрало, когда на сольном концерте Арво Пярта Говард Давенпорт, альтист и мой лучший друг, наклонился ко мне и заметил: «Какая-то мистическая жвачка, верно, дружище?»
И вообще, зачем пять гобоев и три сопрано? Почему не обойтись одним гобоем, одним сопрано, тарелками и большим барабаном? И крошечным колокольчиком. Предельно просто. Чисто, ничего лишнего — как промытая балтийскими волнами и выброшенная на отмель деревяшка. Долгие, ничем не заполняемые паузы. Встретим новое тысячелетие в тишине.
Я медленно приближался к кафе; шагал по булыжникам с некоторой опаской, будто уже настала зима, и камни обледенели.
Задержки дыхания.
Знаки препинания тишины.
В центре зала три невероятно смешливые девочки лет пятнадцати-шестнадцати пили за столиком пепси и с увлечением осваивали возможности мобильного телефона. Даже здесь то же самое…
Я притворил за собой дверь, она негромко скрипнула, и девчонки подняли головы. Надеюсь, не решат, что я отстой, мелькнула мысль. Невысокий, коренастый (но ничуть не растолстевший, ничуть), с лохматой гривой все еще черных волос, одетый в бобриковое пальто, я — либо полный отстой, либо клевый. Девицы глянули друг на друга и снова прыснули со смеху. Делая вид, что ничего не замечаю, я окинул глазами зал и незаметно пригладил волосы. Порой они меня подводят. Одна прядь то и дело падает на лоб, приходится отбрасывать ее назад. «Челка Гитлера», дразнили меня одноклассники. Этого я никогда никому не спускал.
Ее нигде не видно. Все равно сердце у меня бешено забилось. Бритоголовый бармен протирает стаканы. Поймав мой взгляд, чуть заметно улыбнулся — как принято у степенных эстонцев, если они вообще решаются на улыбку.
— Гм, привет. Три дня назад я оставил тут книгу, не видели? «Анна Каренина» Толстого. Забыл. Книгу забыл, понимаете?
— Да-а. О’кей. Жди.
Видно, книжки здесь забывают частенько. Дело обычное.
В кафе сидят и другие посетители: пожилая пара в одинаковых оранжевых теплых куртках вдумчиво изучает туристскую карту, будто они пришли сюда пешком из Озерного края [10]; мужчина в просторном, как у Сартра, плаще читает «Монд»; унылая женщина с крашеными рыжими волосами, под глазами тяжелые, как у пьяницы, мешки. Музыку еще не включили. Бармен ушел на кухню, но слышно, как он разговаривает с девушкой, только голос у девушки другой. Я напустил на себя непринужденный, расслабленный вид и сразу почувствовал, что расслабилось у меня почти все, кроме губ — с такими губами в самый раз играть на трубе, здорово получилось бы.
