Катрин Гаскин - Дочь Дома
Я думаю, что воспитание, полученное дедушкой, сделало его умным и осторожным. Можно вообразить, насколько, должно быть, он не походил на свою мать. Одолжив деньги, он основал небольшую текстильную фабрику в Питсбурге. Он никогда не вел жизнь богатого человека, но мой отец получил такое образование, какое присуще сыну богача. К тому времени фабрика стала достаточно крупной, но пришло время химической промышленности. Мой отец построил самую большую текстильную лабораторию в тогдашних Штатах. Он обратился за деньгами к финансистам и чертовски сильно рисковал. Ну, вам известно хотя бы что-то насчет синтетики и нейлона. Он заполучил гигантские военные контракты и в конце концов стал богачом.
Но вы же понимаете, что происходит с концернами, которые разрастаются. Они достигают этого путем скупки более мелких фирм, организуют филиалы, у них возникают трудовые проблемы и стачки. Руководитель, возглавляющий такой концерн, должен быть человеком особого рода. Ему необходимо знать, куда направлять усилия; знать, когда не время брать заем; знать, каких размеров должна быть столовая для рабочих. Мой отец как раз и был таким человеком. Он принял дела от небольшого, хлипкого концерна и превратил его в такое большое предприятие, что ему приходится обмениваться рукопожатием с каждым из менеджеров всего лишь раз в год. Но ему нравится работа — в ней вся его жизнь. Я думаю, что он не женился бы, если бы ему не нужны были наследники, чтобы продолжать это дело.
В том-то и беда: для продолжения дела нужны четыре сына, а у него только я и моя сестра. Я вернулся из Кембриджа и работал с ним до 1941 года.
Он впал в молчание, и когда она подумала, что больше Джонни не скажет ни слова, тот медленно продолжил:
— Может, я был бы в порядке, если бы не война. Война — странная вещь, Мора. Кажется, тратишь уйму времени лишь на то, что сидишь и ждешь. Но когда что-то происходит, то происходит с неожиданной скоростью. Но и ожидание неприятно. Ты или пьешь, или играешь в азартные игры, или вообще ничего не делаешь. У меня появилось слишком много времени, и я начал задавать себе вопросы, чего не случалось со мной раньше. Один из них такой: обязан ли я продолжать заниматься делом, которое для меня спланировали другие, в то время как есть чертовски много дел, которыми мне хотелось бы заниматься самому?
Начало было положено, когда я вернулся домой с Тихого океана. Я оказался добрым старым Джонни и прекрасным маленьким героем, потому что был морским летчиком, хотя и без особых отличий. Когда кончилось размахивание флагами, подразумевалось, что я вернусь за свою конторку. Тут и обнаружилось, что это гораздо хуже, чем я представлял себе, находясь на войне. Тогда мне хотелось жениться на девушке, с которой я все время переписывался, пока был в отлучке. Я думаю, она любила меня, так как изо всех сил старалась понять, почему я стал другим. Но она видела лишь положение моего отца и принадлежала к тем женщинам, которые нуждаются в корнях. Им надо знать свое место в обществе, знать, что произойдет завтра. Ей не хотелось рисковать при замужестве… И я думаю, что она была права.
Как-то я приспособился. Мы с отцом всегда рассчитывали на Нью-Йорк или Чикаго. Беда была в том, что я рос сыном богача и никогда не знал свою фирму. Мой дед занялся текстилем просто из необходимости делать деньги. Потом все это дело набрало скорость и приобрело силу, которая должна была разрастаться или сворачиваться.
Мне нравилось ездить в командировки. Я всегда затягивал их, насколько мог. Больше всего мне нравился Нью-Йорк, потому что в первый же год после ухода из флота я встретил там парня, с которым когда-то участвовал в диспутах в колледже.
Мы стали друзьями.
Думаю, что я завидовал ему больше, чем кому бы то ни было из тех, кого знал. Он написал два романа, а когда не жил в Нью-Йорке, то находился в Европе в качестве иностранного корреспондента. Он вполне подходил для такой жизни. Фактически ему и не нужна была никакая другая. Он любил Нью-Йорк больше, чем любое другое место в мире. Его отец был чешским иммигрантом, а мать принадлежала к первому поколению американцев ирландского происхождения. Он родился и воспитывался в нижнем Ист-Сайде. Марк далеко пойдет. Он не хочет быть привязанным ни к какому-то одному месту, ни к женщине, ни к работе. Он владеет только тем, что может упаковать и взять с собой. Я не видел его больше восемнадцати месяцев — он жил в Вене и Флоренции, но много думаю о нем. Хотя, в некотором смысле, я виню Марка за то, что заразился от него тягой к перемене мест. Он всегда делает со своей жизнью все, что заблагорассудится… Иногда мне хочется его видеть… Я становлюсь больным от зависти, едва лишь послушаю его.
— Как ты поступил бы, если был бы свободен?
— Пойми меня правильно — меня не привлекает его образ жизни. Я думаю, что занялся бы сельским хозяйством, если мог бы выбирать. На небольшой ферме я стал бы работать самостоятельно. Мне подошло бы любое дело, только небольшое. В моем случае, я считаю, колесо снова прошло полный цикл. Мне хотелось бы начать с чего-то такого же небольшого, как мой дедушка.
— Знает ли об этом твой отец? — спросила она.
— Знают почти все… Они думают, что все дело в моем выздоровлении. Если я съезжу на годик в Европу, со мной будет все в порядке. Они ожидают моего возвращения, когда я досыта нагляжусь на соборы и галереи.
— Ты собираешься вернуться, Джонни?
Он посмотрел на нее:
— А ты?
— Нехорошо, когда кто-то дает ответ за тебя. Ты собираешься вернуться?
— Я полагаю, да… Когда смогу прилепиться к этому снова. Мой отец устал и серьезно болен. Я должен вернуться и сделать еще одну попытку. Но если все-таки ничего из подобной попытки не выйдет, то покончу с этим раз и навсегда.
— А как с Ирэн?
— Ирэн? Ей безразлично, каким будет мое решение. Она — одно из тех редких созданий, кто верен и достаточно лишен эгоизма, чтобы суметь вписаться в любую схему жизни, как бы она ни менялась.
— Она очень мила… Ирэн, — сказала Мора. — Я думаю, она самое милое существо, каких я когда-либо видала.
— Да, — согласился он, — она очень красива. Благородна и добра.
Он посмотрел на Мору, но это был отрешенный взгляд, словно брошенный через стекло.
— Мы женаты два года. Мы знали друг друга всего лишь девять недель, — продолжал он. — Она работала моделью у фотографа, делавшего снимки по десять центов за дюжину. Она не имела ни энергии, ни темперамента, не знаю, еще чего, чтобы добиваться более видного положения. Бедняжка, у нее не было семьи. Она пришла из южного Нью-Йорка — смертельно напуганная и очень одинокая. Я познакомился с ней, когда она делила комнату с тремя другими девушками.
