Елена Лобанова - По обе стороны любви
Наконец взгляд ее упал на табличку внизу.
Угловатые, чуть косые буквы сообщали: «Неизв. художник. Портрет донны Вероники. Флоренция».
…Вечером того же дня она ни с того ни с сего вдруг принялась себя жалеть.
Вдруг вспомнилось, как в детстве тетя Женя покупала ей воздушные шарики и шоколадные медали, а однажды подарила два одинаковых платья, поменьше и побольше — розовое и салатное, оба с белыми воротничками и со смешным рисунком из белых глазастых пуговиц. В одном из них, салатном, она ездила летом в лагерь, и все девчонки завистливо косились на это платье и просили примерить, и каждой оно шло — такое вот было счастливое. Им было тогда по тринадцать, и числились они во втором отряде. Отряду этому несказанно повезло: назначенная туда довольно пожилая и с виду ничем не примечательная воспитательница Марина Николаевна, как оказалось, не ведала ни страха воды, ни трепета перед начальством, а потому завела преступный обычай тайком ходить купаться не к общему лягушатнику, а через горы на дикий берег. И там, полулежа на выгоревшей полосатой подстилке, невозмутимо наблюдала, как весь отряд ее с визгом и хохотом барахтается до посинения. И по сию пору для Вероники оставалось тайной: как решалась она на такое? Почему, вместо того чтобы метаться по берегу с криками «Вернитесь!» и «Не заплывайте далеко!», с мечтательной улыбкой на бледном лице вглядывалась в морскую даль и гряды плывущих облаков?
Однако именно в тот год Вероника научилась плавать, кожа ее покрылась ровным золотистым загаром, и по вечерам на массовке темноглазый мальчик из первого отряда смотрел на нее с другого края танцплощадки, не решаясь пригласить танцевать.
И что же, что осталось от всего этого?
И куда же оно делось?
Тети Жени давно нет — она ушла тихо, деликатно, как и все всегда делала в жизни. И теперь кажется — не досказала ей чего-то самого-самого главного… Хотя скорее всего это как раз она, Вероника, ее не дослушала. Потому что как раз тогда все завертелось, засверкало фейерверком: свадьба, новая жизнь, взрослость, потом ребенок, новое жилье, опять новые заботы и радости, и она все ждала в упоении чего-то нового, небывалого… А в квартирке тети Жени было всегда так тихо, мерно тикали на стене часы, и знакомые с детства вещи — зеленый вышитый коврик с ланями над кроватью, пластмассовый стаканчик с карандашами на столе, семейство слоников на комоде — будто дремали на своих местах.
И вот уже настал ее черед покупать дочерям счастливые платья. Потому что у нее нет сестры Жени…
Но кто же поведет их через горы к морю, если не найдется теперь и второй Марины Николаевны?
Кто не побоится отпустить их в свободное плавание?
Неужто придется на это отважиться ей самой, Веронике?
Да ведь она сама не плавала сто лет. Не плавала, не танцевала и даже, кажется, не смеялась… Точно, сто лет она не хохотала до слез!
А еще она старается теперь пореже смотреть в зеркало: тридцать шесть лет, а дают сорок — морщины и живот; да и лицо, даже дети говорят, не слишком чтобы… ну, не светится умом, как пишут в книгах… И на работе ни в грош не ставят — ну и правильно, поделом, вечно она опаздывает, на уроках дисциплины никакой, не умеет толком даже прикрикнуть на учеников, не то что на родных детей… а муж и не замечает даже, когда на ней новая блузка.
Хорош портрет донны Вероники!
Смешно: вся-то разница в ударении — у той дамы с картины, конечно, на «о» — ну и плюс-минус несколько веков.
И где же после этого, спрашивается, справедливость?!
А все-таки забавно: впервые за всю свою жизнь Вероника встретила тезку в музее, на картине неизвестного художника!
И кстати говоря, по взгляду этой тезки было похоже, что и ей любопытно взглянуть на ту, которая спустя века носила ее имя.
Вот интересно бы теперь узнать ее впечатление…
Тут Вероника опять поежилась.
Флорентийка — та, конечно, помоложе. Лет на десять как минимум. И прямо скажем, красотка — с таких только портреты и писать! Глаза с огоньком, брови дугой, ресницы веером…
А может, просто она счастливее? Счастливые некрасивыми никогда не бывают. У них кожа по-особому светится. Есть, есть такие, Вероника встречала! Таким в любом веке уютно.
Между прочим, интересно бы взглянуть на супруга этой самой донны! У таких ведь не мужья, а вот именно супруги. Собой, вполне возможно, не красавец и даже не первой юности мужчина, но — синьор! Какой-нибудь Пьетро или Паоло с суровым взором, почетный флорентийский гражданин. Из тех, которых узнают в любой толпе. Идет по улице — встречные кланяются, с почтением поглядывают искоса на его двухэтажное палаццо с балконом по всему периметру. А у синьоры супруги — бархатные платья, жемчужная сетка в прическе и свободного времени вагон. Гуляй себе по Флоренции, любуйся средневековой архитектурой и прочими шедеврами… Ни тебе уроков, ни педсоветов… Или же шедевры — это было не в Средние века, а, наоборот, в разгар Возрождения? Хотя Возрождение в Италии вроде началось раньше… а в Европе… или наоборот?
Завистливо вздыхая, она машинально вывела столбиком «Вероника», «Пьетро» и «Флоренция» и, заключив все в овальную рамку, украсила затейливыми завитушками.
И как обычно, только после этого спохватилась, что испортила поурочный план.
Но вдруг оказалось, что именно на этом самом плане и было положено начало истории жизни донны Вероники, рожденной в счастливые времена процветания достославной Флоренции!
Глава 5
— Слушай, Свет, вы по программе проходите хоть что-нибудь из средневековой архитектуры? Желательно итальянской. Ну там какие-нибудь воспоминания современников… я не знаю… или древние рисунки, или фотографии?
Светлана кинула на Веронику зоркий взгляд из-под челки, косо прикрывавшей правый глаз. Вероника не постигала, как можно было терпеть подобную прическу. У нее самой от такой челки давно началась бы крапивница.
— Новая идея? — осведомилась Светлана.
Лучшая Вероникина подруга была преподавателем истории по специальности и психологом по призванию. По крайней мере в Вероникиной душе она читала как в открытой книге. И, как настоящий психолог, имела свой собственный взгляд на каждую жизненную ситуацию.
— Надо же! Чего только с учителями не бывает, — удивилась она, выслушав сбивчивое повествование о посещении музея. Потом чуть отодвинулась, окинула подругу изучающе-бесстрастным взглядом и, покачав головой, вынесла предварительное заключение: — Ну, та-ак… Что я могу сказать? Видимо, случай типа сублимации по Фрейду. Доработалась ты, в общем, Вероника Захаровна!
