Вероника Кузнецова - Горбун
Надеюсь, в своих рассказах о жизни в Москве я проявила достаточную бодрость и жизнерадостность и сглаживала трудности, о которые поневоле спотыкаешься, когда говоришь о нашем быте. А когда речь пошла о гуманитарной помощи, которая, к большому и неиссякаемому удивлению Мартина, бесследно исчезает, не доходя до нуждающихся, я забыла о намерении каким-то образом показать, что я не нуждающаяся и не жду её, так как вспомнила о пресловутом русском гостеприимстве, которое в полной мере в наше время можно позволить себе только за границей, и запоздало предложила гостям чаю.
— Типично русский напиток, — удовлетворённо заметил Мартин. — Я люблю чай и редко пью кофе.
— Типично русский напиток, — согласилась я. — Только какой: грузинский, азербайджанский, индийский или цейлонский?
Горбун улыбнулся, а Мартин упорно твердил, что он всегда любил пить чай, потому что это русский обычай.
Мне всё-таки показалось, что он делал над собой усилие, прививая себе любовь к чаю, и эта привитая любовь до конца не вытеснила врождённую любовь к кофе. Сама я сейчас с удовольствием выпила бы кофе, так как этот напиток в Дании сильно отличается от того, какой можно сделать из нынешнего советского кофе, потому, возможно, что, как говорят, у нас продают самые низкие сорта. Дома я не могу пить кофе каждое утро, у меня от него всегда остаётся неприятное ощущение в горле, а здесь я готова пить его целыми днями, а гостям его не предложила не от обострения природной жадности, а потому, что было уже поздно и я боялась не уснуть ночью.
— В таком случае, я сейчас приготовлю чай, — сказала я, вставая.
Горбун взглянул на часы и выразительно посмотрел на друга.
— Вы приготовите его нам в следующий раз, — возразил Мартин. — Уже поздно, и мы, пожалуй, пойдём. Ирину я уже, как видно, не дождусь… — Он помрачнел и с ожесточением закончил. — И слава Богу.
Он встал и направился к двери. Горбун тоже поднялся, и я невольно шагнула в сторону, освобождая ему проход, потому что он, хотя и не был толст, но всё-таки оказался слишком громоздок для того пространства, которого хватало щуплому Мартину. Я ещё удивилась тогда, что ноги у него соответствуют мощному торсу, а у горбунов, о которых я читала, если только их уродство не было результатом несчастного случая, кроме искривления позвоночника всегда присутствовал ещё какой-то изъян типа слабых и коротких ног или слишком большой головы. Правда, Дружинин прихрамывал, и это компенсировало неестественную для подобных ему людей пропорциональность фигуры.
— Я обязательно загляну к вам ещё раз, — сказал датчанин, глядя мне прямо в глаза. — Вы разрешите?
Не могла же я отказаться. Да мне и не хотелось отказываться, потому что неприятного осадка от этого посещения не осталось, а принимать гостей я всегда любила.
— Буду очень рада.
— Вот, передайте Ирине ключ, — попросил датчанин. — Я обещал вернуть.
Ключ я положила на тумбочку.
Мартин протянул мне на прощание руку и задержал мою ладонь в своей. Моя улыбка потеряла естественность, так как я не люблю рукопожатий вообще, а тем более долгих рукопожатий. Чувствуешь, как сотрясается твоя безвольная рука, и не чаешь, как освободиться. Не знаю, может, приятнее самой трясти чью-нибудь руку, мне почему-то не приходило в голову это проверить.
Датчанин, наконец, отпустил мои затёкшие пальцы, я повернулась к горбуну, чтобы попрощаться, и с ужасом ждала, что он тоже вцепится в мою руку и, не приведи Господь, пожмёт её своей пусть и не очень огромной, но всё же лапищей. Однако Леонид Николаевич лишь вежливо улыбнулся.
— Был очень рад с вами познакомиться, — только и сказал он, слегка наклонив темноволосую с едва заметной проседью голову, что должно было означать его прощальный поклон.
Меня стало терзать подозрение, что горбун обиделся на недостаток внимания к его особе, и я предложила как можно сердечнее:
— Надеюсь, вы тоже зайдёте, Леонид Николаевич.
Горбун вновь наклонил голову и вышел на улицу. Мартин улыбнулся, развёл руками, давая понять, что таков уж у его друга характер, и шагнул за порог. Вскоре раздались урчание мотора и шум отъезжающей машины. Только тут я вспомнила, что Мартин забыл забрать свои вещи, за которыми специально проехал и которые уложил в чемодан. А может, он специально оставил их, чтобы иметь предлог приехать.
Я посмотрела в темноту вчера и страшно захотела спать. Мне стало лень думать и о новых знакомых, и о Ире с Ларсом, и все мысли мои устремились к дивану в моей комнате. Вероятно, сказывалась усталость от длительной прогулки, потому что уснула я почти мгновенно.
Почему люди так много о себе воображают? Почему они не хотят понять, что у других есть собственные желания и интересы? Почему они думают, что все мысли окружающих сосредоточены только на их драгоценных особах? Я крепко и безмятежно спала, причём в мой сон не вклинивалась даже тень Иры, а эта несносная женщина разбудила меня на самом интересном месте, когда, набравшись смелости, я вопрошала начальника, почему он повысил зарплату низкооплачиваемым сотрудникам за счёт высокооплачиваемых, а срезать часть оклада у себя считает недопустимым. Я во сне так восхищалась своим спокойным деловым тоном, а остальные сотрудники так дружно стояли за моей надёжной спиной, что начальнику пришлось бы держать ответ, если бы не Ира, которая нагулялась с Ларсом, а теперь возжелала со мной объясниться и трясла меня за плечо, похожая на фурию в своей твёрдой решимости.
— Зачем ты меня разбудила, он же ещё не объяснился, — простонала я, закрывая глаза и надеясь, что сон возобновиться с того самого места, где он прервался.
— Что толку в его объяснениях, если ты не способна ничего понять, — гневно проговорила Ира. — Сухарь бесчувственный! Синий чулок!
— Я же не одна, — возразила я. — А если никто ничего не поймёт, то зачем нам такой начальник нужен?
Иру слегка смутило моё таинственное сообщение.
— Ты о чём? — спросила она.
— Да, видишь ли, — начала объяснять я. — Нам должны были поднять оклад в два раза, а наш многоумный начальник, чтобы не было большой разницы в зарплатах, снизил оклад тем, кто должен получить больше, и повысил тем, кто получал меньше.
Ира заинтересовалась моей проблемой.
— А тебе повысили или уменьшили? — спросила она.
— Уменьшили.
— Вот скотина твой начальник! — воскликнула моя подруга, проявляя недюжинную проницательность.
— Скотина, — согласилась я. — Но дело в другом. Если бы он и себе снизил оклад, то никто бы ничего не сказал, но он-то считает себя невероятно ценным работником и снять часть денег у себя даже не подумал.
