Мария Нуровская - Другой жизни не будет
Полез за сигаретой.
Как-то в начале пятьдесят первого поехал в Варшаву проведать дядю, который находился в клинике. Застал того сильно изменившимся, с опухшим лицом. В глазах его заметил новое выражение: к уверенности, что жизнь посвящена правому делу, добавилось нечто, похожее на усталость.
— Как считаешь, Зигмунд, — оглядываясь по сторонам, спросил он, — не ошиблись ли мы в выборе пути?
— Может быть, — ответил тот после долгого молчания.
— Ну и что же дальше?
— Останавливаться нельзя. Перед нами дальняя дорога, выровняется.
Это был единственный такой разговор, он никогда уже больше к нему не возвращался. Не было случая.
Дело этих сопляков. Зачем Ванда все это записала и опустила столько подробностей из их жизни?.. Может, сработала женская интуиция. Или почувствовала, что с той истории начался процесс его падения вниз. Хотя он получал новые знаки почета и уважения, почва из-под ног стала уплывать. И, пытаясь приглушить все это, начал пить. Докатился до того, что должен был принять определенную порцию спиртного, чтобы заснуть. Знали ли его давние товарищи, с которыми он не смог идти в ногу, почему так случилось? Говоря между собой, что Гнадецки стал перебирать, задумывались ли они хоть на минуту, как до этого дошло?..
«Жаль мне было покидать наше первое гнездо, где все мною тут выпестовано. Каждый предмет взвешивала в руке, словно разновес на весах нашего счастья. Ведь мы были счастливы. Стефан к сыну мне не давал прикасаться, даже пеленки стирал, ночью к нему вставал, пылинки сдувал, такие слова находил для нашего ребеночка, редко какой отец их знал. Можно сказать, второй матерью был для него, даже чувствовал все больше. Я ведь такая — все в сердце прячу. Иногда эмоции только слезами выйдут.
Попрощались мы с городом, с родной стороной и поехали в свет, за границу, в ту лучшую Германию. И мамаша Стефана тоже с нами тронулась. Как ребенок появился, дала себя упросить. Но из ее уст я никогда не слышала своего имени. Как будто ее что-то жгло. Стефану: твоя жена, чужим — невестка, а ко мне — безлично. Если и заговорит, то как бы обращаясь к кому-то, кто за моей спиной стоит. Сначала я даже оглядывалась. Теперь друг другу дорогу не перебегаем. Она — мать посла, а я жена. У каждой из нас своя работа. Вилла большая, иногда можно и целый день не встретиться.
Стефан уже не выглядит молодо, как когда-то, прибавил в весе, даже живот наметился, но все равно худой. Лицо все еще симпатичное, только мешки под глазами от этих коктейлей. Так привык, что, пока в бар не заглянет, не уснет. Кровать у нас широкая, в ней трудно найти друг друга. Как вспомню про нашу квартиру, у меня сразу под ложечкой сосет.
Тут какое-то все чужое. И на этой вилле, и в этой постели. Может, Стефан охладел ко мне, а может, у него другая женщина. Около него постоянно кто-то крутится. Но он ко мне вернется, знаю, соскучится и найдет меня на этом атласном ложе.
Ну и пришла та минута, когда мы снова стали близки, как прежде. А все потому, что нас навестил старый знакомый. Приехал в командировку уж теперь не из города С., а из Варшавы товарищ Гелас. Стефан его к нам пригласил. Мы сидели втроем, свекровь пораньше спать пошла. Выпивали и вспоминали. Стефан спросил, что там слышно у Кровавого Владека — такое прозвище было у коменданта Петерка. Оказалось, что его сломил ревматизм и он ушел на инвалидность. Ясное дело, говорит Стефан, не может он исполнять свои служебные обязанности, коль пальцы не гнутся. А знаешь, какой номер моя выкинула? Помнишь то дело о лицеистах, когда гранату у одного из них нашли? Представляешь, идет показательный процесс, их к смертной казни приговаривают, а я возвращаюсь домой и вижу, как моя жена с матерью одного из них чаи распивает. Просто сцена из спектакля. Старуха вся в черном пришла молить за единственного сына. Но мне тогда было не до смеха. Мало ли у нас врагов в то время было. Ты, Веслав, единственный, кто под меня не копал. Стефан притянул к себе Геласа, они расцеловались, и так стало тепло в этом чужом доме.
Как только Гелас уехал, Стефан прижался ко мне, и мы почувствовали друг друга. Он прямо на крыльце — хап меня на руки и в спальню несет. Потом шепчет: нет, там слишком много места. Куда хочешь, прошептала я ему в ответ, в столовую на диван, как в первый раз, помнишь? Как я могу этого не помнить, счастье ты мое единственное, столько всего на этом диване произошло… Стефан так рвался и так всю меня заполнил, хотелось даже кричать, сама не знаю, от боли или от счастья, что он стал снова моим.
Что-то нас вернуло к прошлому. У Стефана уже не было столько работы, и он возвращался рано. Только и ждали, когда вечер наступит и мы в постель пойдем, которая теперь как-то уменьшилась, потому что мы сразу стали находить в ней друг друга — то ступней, то грудью, и уже ничего больше для нас не существовало, Стефан прижимал меня, а я крепко обхватывала его бедрами. Ванда, шептал он, Ванда… А мое сердце билось так, словно колокол на пожар у нас в деревне.
Как-то раз сидим мы за завтраком, входит свекровь. Стефан вскакивает, хочет ей стул подставить. Не нужно, сынок, таким странным голосом говорит она. Плохо выглядишь, плохо, наверное, спишь по ночам. Он усмехнулся на ее слова, и она, видимо, это заметила, шею свою вытянула в мою сторону, как гусак, глаза сузила. Не дам загубить своего ребенка, говорит, споткнешься об меня. Стефан испугался, аж рот раскрыл, а она пулей вылетела из комнаты. Возвращается с простыней, и нам ею в нос тычет. Что с тобой, мамочка? Стефан побледнел, видно, ему та лесная дорога припомнилась. А она считать начинает: два, три, четыре… дошла до десяти. Столько бы даже шлюхе хватило, кричит.
Боже, как только я это услышала, выскочила из-за стола, опрокинула его. Стефан хотел за мной бежать, но она его удержала. Орала так, что, наверное, на улице было слышно. Потом все затихло.
Не зашел он ко мне. Только визг колес у дома раздался, и Стефан уехал. Понеслась я к Михалу, сыночку нашему, всю свою боль и обиду в его светлых волосиках утопила. Вернулся Стефан поздно, ждала я его, но он в спальню даже не заглянул, наверное, где-то в нашем большом доме затерялся. Так с тех пор и спал он на диване в кабинете.
Прошел месяц, второй, наступил Новый год. В такой праздник с женой нужно показаться, иначе неудобно. Ну, пошли мы втроем. Я, он и свекровь. С Михалком осталась девушка Владя, ее мама в деревне нашла — ребенка нянчить.
Новогодний бал был роскошный. Свет от хрустальных люстр, на который я могла бы без конца смотреть, ничего другого для счастья не нужно. Вдвоем мы очень красиво смотрелись. Стефан во фраке, с брюшком на худой фигуре. Я — во всем белом, как бы к новой свадьбе приготовилась. На груди вставка из настоящих кружев, туфельки тоже белые, на каблучке. Наверное, я неплохо выглядела, так как мужчины на меня засматривались. Стефан на это тоже обратил внимание. Он ревнивый. Я улыбаюсь и в глаза ему смотрю. Похоже, он все наши общие минуты припомнил, что-то в нем смягчилось. Он взял меня под локоть. Пойдем потанцуем, говорит. Танцевали мы, близко прижавшись. И правда, белое платье не обмануло.
