Салли Боумен - Актриса
— Так и быть, я тебя прощаю.
Шурша шифоном, она выскользнула из ванной комнаты, а он вдумывался в их разговор. Со стороны лестницы сюда доносились звуки «Венского вальса». Как чудесна была эта музыка и как чудесно, что он понял целительную силу любви и готов ждать ее, — оба чуда слились воедино.
Он взглянул на часы. Одиннадцать. И тут до него дошло. Он же любит Хелен! Ясно как день. Вот почему он сам не свой которую неделю, вот почему не находит себе места. И как он не додумался, не понял самого главного.
Потрясающе! Он любит ее! А он-то раскис: все у него плохо. Наоборот — все замечательно.
На середине лестницы Льюис остановился. Отсюда хорошо было видно танцующих. Он залюбовался: платья дам мерцали точно драгоценности или, напротив, были воздушны и нежны словно цветы, тускло-серебряные, золотистые, желтые, как лепестки нарциссов, алые, черные, светящиеся лунной голубизной, багряно-розовые… развевались длинные юбки и фрачные фалды — кавалеры с важным и решительным видом кружили дам. Казалось, они парят, не касаясь пола, — точно звезды или планеты, величественные, прекрасные.
Одевшись, он вынырнул из уютного светлого тепла на Беркли-сквер, холодную, слабо освещенную, по-ночному пустую. Он понял: ему было дано откровение. Он жаждал подвигов. Например, пройти несколько миль пешком, что он и совершил: по Пиккадилли, мимо еще более темного Грин-парка, через Найтбридж, потом на юг, к реке. Ноги его в вечерних, на тонкой подошве туфлях совершенно закоченели, но он этого не замечал. Как, впрочем, не замечал, куда они несут его. Ну да, ну перебрал немного.
Льюис лукавил и знал, что лукавит. Совсем не от шампанского — превосходного «Боллинджера» — у него кружилась голова и замирало сердце, имелась куда более веская причина. Бешено вертящийся калейдоскоп его жизни наконец остановился: все кусочки, все самые мелкие бессмысленные осколки соединились, волшебно преобразившись в дивной красоты узор. Он не спеша вошел в дом. Было за полночь, и свет не горел. Льюис снял пальто, шарф, скинул мокрые туфли. В одних носках, стараясь не шуметь, поднялся по узким ступенькам наверх. Обмирая от счастья и ужаса, подергал дверь в спальню Хелен — незаперто…
Льюис отворил дверь и крадучись вошел. Хелен забыла задвинуть шторы; лунный свет и снеговая белизна наполнили темную комнату серебристыми тенями — совсем как на негативе.
Льюис робко приблизился к широкой медной кровати и стал смотреть на спящую Элен. Длинные пряди разметались по подушке; стрельчатая тень от ресниц легла на щеки, тихим и легким было дыхание, одна рука безвольно лежала поверх одеяла. Сквозь молочную белизну кожи проступали голубоватые жилки. Рука и плечо были голыми. Значит, она спала без сорочки.
Он смотрел на Хелен и не переставал поражаться своей щенячьей глупости и упрямству, ведь из-за этого и еще из-за какого-то непонятного страха он ничего не замечал. Все старался преодолеть себя, дурак. Дрожащими пальцами он осторожно потянул простынку.
Розовые простыни отливали в лунном свете перламутром. Тело Хелен, заветные его долы и вершины, плавные чистые линии, было сейчас бледно-палевым; розовато-лиловые, легкие, точно дымка, тени — под грудью и между бедер. Она слегка шевельнулась, видно, почувствовала холод, и снова замерла.
Льюис весь задрожал, не от холода, его он почти не замечал, его била дрожь от мучительного волнения. Он стал раздеваться, чувствуя себя то ли захватчиком, то ли язычником, поклоняющимся своему божеству.
Все с себя сняв, он лег рядом, боясь случайно прикоснуться к ней ледяной кожей, но сам он весь горел от внутреннего жара. С пылающим мозгом он долго еще на нее смотрел, потом протянул руку. Его пальцы ласково обвели овал лица, коснулись ресниц, влажных полураскрытых губ.
Рука его скользнула к ямке на шее, воровато погладила упругую грудь. Нежная теплота и покорность этого тела, не ведающего, что его ласкают, все сильнее разжигали кровь. Наклонив голову, он приник к ее губам, ощутив тепло сонного дыхания. После, придя в себя, он охватил ладонями ее груди, втянул губами розовый сосок и нежно его пососал, потом второй. Почувствовав, как нежные бугорки твердеют под его языком, Льюис тихо застонал. Хелен продолжала спать.
Он осмелился прижаться бедром к ее ноге. Тело его мучительно-сладко напряглось, жар усилился, ему казалось, что он грезит. Он снова принялся ласкать ее тело, самыми кончиками пальцев, точно слепец. Медленно скользя по слабой крутизне бедра, пальцы постепенно приблизились к лиловой дымчатой тени между ног, туда, где курчавились волоски, с заветного мыска ладонь переместилась ниже, лаская бедра изнутри… какая нежная здесь кожа, точно шелк.
Тихонько вздохнув, Хелен повернулась во сне набок, ее груди прикоснулись к его груди, а его сведенные желанием чресла оказались притиснутыми к шелковистым ляжкам.
У Льюиса помутилось в голове. Он словно завис на страшной высоте, готовый низвергнуться в манящую черную пучину; еще раз погладил теплую кожу — и понесся в кипящий внизу водоворот, подхваченный на лету циклоном переполнившего его чувства. Не помня себя, он раздвинул сонные бедра.
Он вошел в нее сразу, почти незаметным толчком, одним-единственным. Ощутив себя в ней, он ошеломленно замер, лихорадочно пытаясь осмыслить свое состояние. Вожделенное единство, сладко омраченное чувством вины из-за совершенного святотатства; непостижимое слияние чистоты и греховности волновало его до безумия. Любовь и похоть — одновременно, такого он еще не испытывал. Ослепительный свет и греховное черное пламя, и невозможно понять, где свет, а где пламя: тело его томилось, пульсируя каждым нервом. Не двигаться, продлить эту сладкую муку… но разве можно удержаться… он тихонечко качнулся и снова замер.
Еще один, с трудом сдерживаемый толчок бедер — словно белые крылья затрепетали в мозгу, и его настиг последний миг наслаждения. Острого, как нож, только что пропоровший ему артерию, и вот уже фонтаном брызнула кровь из его жил… он сейчас умрет.
Тело его все еще вздрагивало, мокрое от пота. Зарывшись лицом между ее грудей, он услышал чей-то голос, кажется, его собственный, потерянно твердивший: «Боже мой, милосердный боже». Когда сердце его постепенно угомонилось, он отодвинулся и вскоре незаметно погрузился в сон.
Элен подождала, когда он окончательно уснет. Теперь можно открыть глаза и даже его обнять. Что ж, рано или поздно это все равно должно было случиться. Лучше уж так, как сегодня, хоть и пришлось немного схитрить.
Она прикоснулась к белокурой гриве. «Нет, я не изменила, — уговаривала она себя. — Просто мне приснился сон».
Утром Льюис проснулся первым. Выскользнув из постели, он подскочил к двери и, пролетев в мгновение ока узкую лесенку — чем не юный могучий бог! — с ликованием оросил унитаз в тесной и холодной ванной комнатке.
