Голод. Нетолстый роман - Светлана Павлова
Хочу поделиться с тобой своим удивлением. Недавно узнала, что Резо Гигиенищвили развёлся с Оболенской, не прожив с ней и года. И венчался с ней, по моему. Как это можно понять? Просто удивляюсь
Пока.
Re: о книгах
Смешная ты! не могу.
Здорово, что идёшь наблюдать. Хоть кто-то должен это делать.
Сегодня встретилась на кофе с Тимофеем – помнишь, тот мальчик, с которым я встречалась в институте. Мы работаем в одном бизнес-центре, увиделись в столовой и разболтались. У него теперь машина, жена и скоро будет ребёнок (как сказал Тимофей, «он уже есть, просто пока ещё не снаружи»). По дороге домой вспоминала нашу с ним поездку – в Крым. Это была моя первая «взрослая» поездка, и вы с мамой не хотели меня отпускать, хотя мы встречались больше полутора лет! Перед самым поездом ты спросила меня: «Скажи мне честно: вы уже целовались?» – с неловкостью, но готовностью осудить. Ты смотрела неодобрительно, будто я подтвердила твои худшие подозрения, и я не смогла сказать правды.
Прости, что соврала.
Люблю!
На встречу с Серёжиной мамой я уже и не надеялась, а тут на тебе: позвал на дачу. Мама оказалась тоже Еленой, только Александровна. Суетливая, широкая, обниматься не стали. «Сыночек, ты иди дрова пока, а мы тут с Леночкой погуляем».
Сначала были теплицы, которые я не понимала, как правильно похвалить. Потом сервиз «Сирень» Дулёвского фарфорового завода. 51 предмет, у кофейника носик откололся, и золотинка кое-где отлетела, не знала, что в микроволновку их нельзя. Это батя Серёжкин мне подарил, когда женихались. Потом с ним свадьбу играли, и сестра моя, и племянница. Вот и Серёженька, может, когда-нибудь тоже?..
Серёжа не выдержал вопроса – упал прямо с полки, в виде фотографии. Маленький, максимум года три, голый. «Ой, с пипкой тут, ты погляди», – Елена Александровна захихикала, а я чуть не ляпнула: «Да только с утра видала».
На пипке решили обедать. Елена Александровна помогать запретила, сказала: «Отдохни». И многозначительно добавила: «Набегаешься ещё». Я понимающе улыбнулась.
Комната, в которой я «отдыхала», производила печальное впечатление. Стекло чехословацкой стенки (не двигается, хоть ты тресни) – всё захватанное и мутное. Диван выученно просел в углу. Подхваченная скотчем антенна зависла над пыльным «Рубином». Я нажала на кнопку, но тот не вспыхнул в ответ. У меня пронеслось в голове, что обстановка не вяжется ни с новым Серёжиным «мерсом», ни со случайно обнаруженной в смете зарплатой главного продюсера. Но сомнений этих коснулась слегка. Сейчас не хотелось.
Я не обманывала себя на предмет того, что ни «Рубина», ни Серёжиной пипки никогда бы не увидела, если бы не вчерашний офисный конфуз. Татьяночка Борисовна объявила пятницу празднованием Хэллоуина и в добровольно-принудительном порядке наказала всем не филонить в подборе образов. Так и сказала: «В добровольно-принудительном».
Мне было важно показать лояльность Татьяночке Борисовне, поэтому к поиску лука я подошла обстоятельно. Накиданные в корзину «Озона» метла, накладные ногти и корсет требовали от меня серьёзной финансовой жертвы, на которую я в целом была готова. На носу раздача проектов, а мне не хотелось провести очередной квартал за текстами для фестиваля «Весёлое варенье», так что показать себя нужно было эффектно. Беда была в том, что, когда я разделила остаток на карточке на остаток 17 дней до зарплаты, получилось невразумительное трёхзначное число.
Я расстроилась, но быстро нашлась: придумала заменить метлу шваброй, а шляпу склеила из рулона старых обоев. Пока красила шляпу в чёрный – найденным в офисной кладовке баллончиком, – вспоминала новогодний утренник, на котором среди девочек была единственным медвежонком (мать накануне пришла со смены пьяной, трясла перед носом пакетом, говорила: «Гля, доча, что я у нашей Вальки выпросила, самая модная будешь»).
Вопрос оставался лишь в основном наряде. Контекст требовал чёрного, которого у меня был весь гардероб, ведь чёрное не толстило. Но всё не то: объёмное, шерстяное, безликое, созданное для бесконечной зимы. Я долго перебирала вешалки, всё глубже и глубже проваливаясь в недра шкафа, всё дальше и дальше уходя от дня сегодняшнего в дни минувшие – туда, где денег было мало, перспективы туманны, а счастье чувствовалось острей. Я перебирала пиджаки, платья, блузы, удивлялась количеству накопленных пальто, пока наконец рука не встретила нечто, нёсшее прохладу, легкость, юность. Я вытащила несправедливо забытое нечто на свет, бросила в полный рост на кровать – оно опало послушно, словно облегчённо вздохнув. Я ласково погладила его – ещё бы: жаркий июнь, уголки диплома впиваются в потные ладошки, шампанское у фонтана, а двоечник Коля не так уж и плох, уверенность в том, что всё обязательно будет. А что это – всё?
В тот вечер мне было одиноко и особенно хотелось внимания. Поэтому я даже встала на табуретку, откуда говорила тост, пока Джокер, Харли Квинн, две Чудо-женщины, Мия Уоллес, почему-то Анастасия Каменская и десяток неидентифицируемых персонажей, не пытавшихся снискать любви Татьяночки Борисовны, смотрели на меня через камеры телефонов, сохраняя моё выступление на веки вечные.
Звон клиентского хрусталя. Аплодисменты. Поклон.
Поклон вышел резким и не встретил понимания платья. Оно просто сказало «нет» и, категорично треснув, разошлось двумя кулисами по шву, аккурат на моей жопе. Сначала я подумала: «Как холодно». Потом подумала: «Хорошо хоть, трусы приличные надела». Потом: «Надеюсь, Сергей хотя бы не увидел». Но Сергей увидел: подлетел в секунду, помог спуститься, прикрыл срам, приобняв со спины в рамках дозволенного для публики и сказал: «Эх, Ленка, что б мы без тебя тут все делали».
Мы уединились сразу после – в кладовке, где обычно трахались в обеденный перерыв. Я долго плакала, повторяя: «Они всё видели и смеялись надо мной», а Сергей неумело гладил меня по голой спине, отвечая: «Да ты что, пьяные все, там темно, ничего не видно, и вообще никто не смеялся», хотя я знала, что видно было прекрасно и смеялся Сергей вместе со всеми. Я не успокаивалась, рыдала пуще прежнего, тогда Сергей решил, что надо козырять чем-то серьёзным и предложил поехать к маме на дачу. В тот момент я подумала, что это в целом сносная кармическая компенсация.
На даче я продолжала прокручивать в голове вчерашний позор. Уже раздёргала до крови заусенец, съела четверть вазочки сушек, а после – почти половину губы. Наконец в плохо вымытом окне нарисовалась фигура Сергея. Я прильнула к стеклу, потому что мужик, рубящий дрова, – это хорошая, приятная глазу картинка. А после – вышла на веранду и закурила, предварительно проверив, не попадаю ли в обзор Серёжиной мамы – будто это и впрямь могло «снять» с меня несколько очков. Курить взатяг я так и не научилась: просто набирала в рот дым и держала как можно дольше – чтобы не выдать себя.
Я наблюдала, как энергично Сергей сражается с деревяшками, угадывала по губам его любимые матюги. Смотрела и вела в уме расчёты: четыре месяца служебного романа, 52 тысячи рублей у психотерапевта, один «Постинор» (он настоял), два совместно пережитых тендера, а всё равно – чужой. Пыталась понять, а как же так вышло, и искала оправдания в первом впечатлении. Силилась вспомнить, зачем переспала с ним тогда, после выездного корпоратива. Неужели только ради посткоитальной шутки «А ты точно продюсер?»
Сергей вырвал из мыслей, попросил помочь. «Кинь три полешки в костёр, плез». Я кинула и села рядом, на свежеспиленное бревно. Он молчал, но продолжал рубить, поглядывая на огонь.
– Как-то херово у нас горит, Лен.
– Ну да…
Сели обедать. Елена Александровна представляла каждое блюдо обстоятельно, как дальнего родственника. Огурцы закатала, пусть и артрит; холодец требовал раннего, в пять утра, подъёма; в салате яблочко, потому что Серёжа это любит – когда с яблочком. Мы так и сидели, сталкиваясь вилками на маринованных грибах, и – как мне казалось – репетировали семью.
На третьей водочке Елена Александровна, поддавая борща, спросила: «Лен, а ты борщ как – на зажарке или без?» Я делала без – в знак протеста против матери, но всем говорила, что просто лень. А тут зачем-то придумала сказать: «Да я вообще никогда не готовлю, из принципа». «А-а-а, ну, главное, кушаешь, видно, что хорошо. Личико вон какое кругленькое», – сыто улыбнулась Елена Александровна и быстро спохватилась:
