Развод. Не жди прощения (СИ) - Роса Алиса
— Ты че, ей в секретари заделался? — насмешливо каркает трубка.
Скорее в телохранители. От тебя, больной придурок.
— Просто телефон забрал, чтобы с тобой не общалась, — парирую невозмутимо.
Тимур будет судить по себе и решит, что я применил силу к его жене. Как бы он сам сделал. На том конце повисает пауза, разбавляемая только сопением. Он явно задумался. Подумай-подумай, баклан!
— Слушай ты, мудак, — наконец выговаривает он. — Мне нужна моя жена. Обратно. Мне плевать, что ты ее распечатал. Верни мне Ви.
В душе разливается теплое чувство превосходства. Я взял его за яйца и, в принципе, мог бы с этого что-то поиметь. Виктория ему куда нужнее, чем я полагал изначально. Похоже, его «помоечный» бизнес без нее встанет. А мой не начнется. Мне его жена нужна не меньше, хаха.
— Не рычи так, лопнешь от натуги, Тимур, — усмехаюсь. — Ты ее не получишь.
Он снова на некоторое время затыкается.
— Хорошо, Герман, — в интонации слышу капитуляцию. — Сколько ты за нее хочешь? Назови сумму, я переведу.
Да он, блин, издевается!
— Ты меня за кого принимаешь? — включаю в голосе зверя. — Я, по-твоему похититель, которому выкуп нужен? Ты мозг-то из хера в голову верни!
— А ты, сука, не похититель, да? — взрывается Тимур. Видимо, крепился сколько мог, но все же сорвался на брань. — Скажи еще, Ви с тобой по своей воле поехала! Говори, блядь, сколько денег хочешь, и возвращай то, что принадлежит мне!
Вот, как мы заговорили. Принадлежит, значит. Он к Виктории относится как к собственности без права выбора и голоса. До меня начинает доходить, почему она так яростно лягнула его в сигарном клубе и понеслась прочь как ошпаренная. Наверняка он сказал ей что-нибудь, вроде «тебе придется смириться, я тебя не отпущу». И осеняет. Он ее не убьет. А вот избить и посадить под замок — запросто. В интересах этой птички самой не покидать моей уютной клетки.
— Теперь, Тимур, Виктория принадлежит мне, — отвечаю его же языком для лучшего понимания. — И даже если я решу ее продать, цена будет тебе не по карману. Ничего личного, просто бизнес. Твоя вещь стала моей.
Сзади раздается тихий шорох. Вот дерьмо! Похоже… Оборачиваюсь. И правда, Виктория стоит у стола и смотрит на меня полными слез глазами.
11.
— Я все сказал, — договаривает Герман и вешает трубку.
В его взгляде бушует пламя негодования, брови свирепо нахмурены. Он отбрасывает мой телефон на подоконник у себя за спиной и направляется в мою сторону.
— Н-н-не по-одходите ко мне, — заикаюсь от ужаса, охватившего меня во время их короткого разговора с моим мужем. — Какая я вам вещь?!
Герман запросто меняет направление и спокойно усаживается за стол. Отпивает вино, медленно ставит бокал на столешницу, вертит его вокруг своей оси, потом поднимает на меня фирменный невозмутимый взгляд.
— По сути, так и есть, Виктория, — говорит настолько обыденно, что по коже скользит холод. — Хотя в данном контексте я всего лишь говорил с твоим муженьком на его языке. Его же словами.
Холодею окончательно. Снова начинает кружиться голова, ноги ватные и подгибаются. Я бессильно опускаюсь на ближайший стул. К столу.
— То есть, вы не отпустите меня… — произношу ошалело, только сейчас осознавая, в какой глубокой западне я оказалась. — Но почему? Вы же обещали!
— Не отпущу, все верно, — ухмыляется Герман. — Во-первых, потому что ты должна мне прорву денег. Во-вторых, ты фактически в моей власти. Ну и в-третьих, Виктория, тебе банально некуда идти.
Чеканит слова, точно гильзы штампует. Похоже, после последней беседы с Тимуром, Герман все про него понял.
— Тимур относится к тебе, как к вещи, — продолжает Герман. — Ты знала?
Слова мужа, сказанные в сигарном клубе, начинают играть другими красками. Он не шутил, это был не оборот речи. «Я тебя сделал и никуда не отпущу». Он и правда так считает. От щек отливает кровь, кожа на лице становится холодной.
— Узнала сегодня вечером, — отвечаю мрачно.
Тимур и та блондинка живо воскресают в воспоминаниях, и сердце больно сжимается.
Герман вдруг поднимается и подходит.
Ежусь, понимая, что все мои «не подходи, не трогай» не будут иметь никакого значения, если он и правда чего-то захочет. Предельно ясно выложил карты на стол.
— Ты бледно выглядишь, Виктория, тебе надо поесть, — он забирает со стола мою тарелку и несет к встроенной микроволновке.
Меня до сих пор подташнивает, открываю рот, чтобы отказаться, но Герман говорит первым:
— Виктория, сейчас замри на секунду и посмотри на запястье, — он возвращается за стол. — Если хочешь, считай это приказом. Погреется, и ты поешь.
Опускаю взгляд на руки, замечаю так и не снятый с запястья ошейник. В душе поднимается паника. Герман мне сейчас прямо заявил, что прав у меня, как у домашнего питомца!
— Вы же… не наденете это на меня? Так же нельзя! — мне слишком жутко, чтобы просто так это проглотить. — Вы же мне не хозяин! С каких пор в России рабовладельческий строй?
Микроволновка звонко дзынькает о готовности милозвучным колокольчиком, и Герман направляется за моей порцией рыбы. Приносит тарелку и ставит передо мной.
— Официально рабство запрещено, — отвечает, хитро щуря красивые глаза. — А неофициально… Каждый желающий может купить живую, настоящую тайку и поселить у себя на любых условиях.
Он берет в руки вилку и сам вкладывает ее мне в ладонь. Затем возвращается на место.
Отвертеться не удастся. Отламываю кусочек стейка, отправляю в рот. Честно говоря, не жду чудес, но эта рыба божественна. Я впервые ем настолько нежно запеченный лосось. И это после разогрева. Даже совестно становится, что я недооценивала кулинарные способности Германа.
— Нет, с тайкой же договор заключается, у нее есть права и свободы, — парирую уже более спокойно, продолжая есть. — Она в конце концов может уволиться!
— Ты так в этом уверена? — посмеивается Герман и доливает себе вина. — Ты живешь в мире волшебных единорогов, Виктория. Так уж и быть, я не буду разбивать твои розовые очки.
Меня передергивает. Он невероятно циничен. А еще мой вопрос так и остался без ответа.
— Я не хочу оказаться в ошейнике, Герман, — выговариваю аккуратно, прожевав очередной кусок обалденной рыбы.
— Тогда будь хорошей девочкой, — он растягивает губы в плотоядный оскал. — И мне не придется указывать тебе твое место.
Сглатываю вдруг вставший в горле ком. Выражение «хорошая девочка» сложно понять неправильно. Этот человек до дрожи меня пугает, но сейчас внутри разгорается пламя негодования.
— Вы хотели сказать, покладистой сучкой в вашей постели, которая с радостью скидывает одежду, чтобы войти в запретную спальню? — произношу с вызовом.
Карие глаза Германа темнеют, а взгляд становится, как у коршуна. На челюсти проступают желваки.
— Второй страйк, Виктория, — говорит без тени шутки в голосе. — Будешь дерзить, заклею рот.
Его тон подавляет. Желание что-то говорить отпадает само. Уж лучше молчать, чем нарваться на третий страйк. В желудке снова булькает тошнота.
Отодвигаю тарелку, на которой осталось около трети порции. Герман смотрит за этим с укоризной, но ничего не говорит. Хочется съязвить, что, мол, его вещь сыта, но я не позволяю себе этого сделать. Не надо нарочно нарываться на втык, не сомневаюсь, что с него станется застегнуть чертов ошейник у меня на шее. Или придумать более изощренное унижение.
Хочется пить. Тянусь к бокалу с вином, но Герман отставляет его на свой край стола.
— Вина на сегодня хватит. Я сделаю тебе чай, Виктория, — произносит бархатисто. Поражаюсь, как он быстро меняет пластинки. — И после этого мы отправимся спать.
Я уже подозреваю, что подразумевается под этой формулировкой, но все же решаю уточнить.
— И где я буду это делать?
12.
Герман прожигает меня взглядом, едва сдерживающим гнев.
