Предатель. В горе и радости - Арина Арская
— А такая сцена с детьми и скандалом, — тихо и холодно отвечает Вера, — будет очень уважительная? Лилия, мы ведь взрослые люди, верно? — пауза. — И мне… я понимаю, что сейчас не самое подходящее время, но раз твоя жена в курсе, — кладет руку на живот, — то мне надо что-то вам сказать.
Глава 10. Десять из десяти
Смотрю на Веру, и смеюсь, выдыхая толчками дым изо рта и носа. Ляля тоже смеется. Тональность нашего смеха одинаковая.
Недоумение и отчаяние.
Если люди смеются на поминках, то только так. На грани истерики.
— Ну, — Ляля прижимает пальцы к губам, — вы пошли прямо-таки по банальному сценарию. Беременна? — смотрит на Веру. — Чего ты, сука такая, ждешь?
Закрывает дверь и делает шаг.
Ух, она прямо пантера в этом скромном черном платье и узких перчатках.
— Поздравлений? — вскидывает бровь. — У нас тут похороны, а ты, Вера, любовница. И ты уж прости, но мозгов должно хватить, что такие новости стоит придержать при себе.
Тушу очередной окурок.
Видимо, женские дрязги — это очень важно, но они во мне будят не просто раздражение, а слепую ярость, которая просыпается в человеке, когда уходит контроль над ситуацией.
— Я вас оставлю, — встаю и шагаю прочь. — Вернусь к детям.
— Она же от тебя залетела, — шепчел Ляля.
— Гордей, — сипит Вера.
Одна подаст на развод, вторая устроит вакханалию с установлением отцовства и громкими криками об алиментах. Я не первый и не последний, кто оказался в такой ситуаци.
Похуй.
Как же мне похуй на все это дерьмище.
Я все еще чувствую стальную хватку смерти на своем рукаве, слышу предсмертные всхрипы отца и вижу в его глазах ужас.
Пусть грызутся. У Ляли отличный оппонент, на которого она может вылить свое недовольство, добиться скандала.
— Гордей.
И сейчас я не различаю, кто именно меня окликнул. Да и однохуйственно, если честно. Выхожу из библиотеки, иду по коридору и на меня чуть не налетает Пастухов жирным бегемотом.
— Вот ты где…
— Пошел нахуй, — рычу я. — Не сейчас, Юра. Не сейчас.
Беглый взгляд на него, и он хватает меня за рукав:
— Куда собрался? — его голос меняется с шутливого на серьезный и строгий.
— Да отъебись ты!
Удивляюсь тому, какая у него теплая и мягкая щека под моим кулаком и как забавно сминается его круглое лицо.
Затем и от него следует четкий удар под дых, от которого я выкашливаю на его рожу брызги слюны.
Я отвечаю ему кулаком в его жирный бок, а после мы хватаем друг друга за грудки и всматриваемся друг другу в глаза.
— Съебал нахуй отсюда.
— Хуй тебе на твою морду, — шипит в ответ. — Вместе съебем. Мне тут тоже не нравится. Охуеть как не нравится. Меня каждый раз на похоронах накрывает страх, что мой гроб будет, блять, огромным. Квадратный такой…
Бью лбом по его носу, который влажно и неприятно хрустит.
— Вот мудила…
И он мне тоже по роже лбом заезжает. Опять хруст, боль, что пробивает до мозгов, и я слышу:
— Ну, какие похороны без драки, да? — а затем повышает голос. — Пошли, придурочный, — тащит меня прочь, — весь в отца. Тоже был любитель разбивать и ломать носы.
Затаскивает меня в отцовский кабинет, толкает на диванчик, и я стираю кровь под носом тыльной стороной ладони.
— И теперь я тебя хуй отсюда выпущу, — щелкает замком и прячет ключ в кармане, — пока мы с тобой не нажремся до поросячьего визга.
Все его губы, подбородок и даже второй подбородок в крови.
— И если бы твой отец сейчас был жив, то я бы его придушил, урода, голыми руками, — цедит сквозь зубы. — Я не планировал быть на его похоронах еще лет десять.
— Да я этого говна уже столько наслушался…
— Да мне начхать, — Юра садится рядом. — Послушаешь еще. Я еще порыдать планирую.
— Чо ты несешь? — в моей груди клокочет гнев и не находит выхода.
— Рыдаю я отвратительно, Гордей, — с угрозой смотрит на меня. — А моим ребятам еще тащить мою пьяную тушу отсюда. И пьяным меня тянет на приключения.
— Свали…
— У твоего отца на нижней полке, вот там, — указывает на шкаф у рабочего стола из темного дуба, — бутылочка пятнадцатилетнего шотландского виски, который я ему недавно сунул, — смотрит на меня. — У него всегда так лицо вытягивалось, когда я ему дорогую бурду дарил. Трезвенник, етить колотить, а таких одно удовольствие подбешивать.
— Так это ты его заваливал бутылками? — медленно выдыхаю, и на языке расползается соноватая кровь.
— Да. И выбирал самое лучшее, — встает и похрустывает шеей. — Видимо, — шагает к шкафу, — я готовился к его поминкам. Жопой свой необъемной чуял, как говорится, — с покряхтыванием наклоняется и открывает нижние полки шкафа. — Если у меня сейчас еще и брюки разойдутся по швам на заднице, то я поставлю этим похоронам десять и десяти.
Глава 11. Хочу посмотреть в твои глаза
— Ты, кажется, не на это рассчитывала? — мило улыбаюсь бледной Вере, которая приподнимает подбородок. — Сюрприз, мой муж может быть и таким. А теперь уходи.
— Он — отец.
Пятнадцать лет брака — это не пшик.
Будь нашим отношениям с Гордеем пара месяцев, я бы, наверное, разрыдалась, убежала, однако я не только его жена пятнадцать лет, но еще и член его семьи.
Приходит осознание, что семья - это нечто большее, чем отношения мужчины и женщины.
Это, например, еще и родственники, с которыми у меня хорошие, теплые и близкие отношения.
Это наши дети.
И я твердо уверена, что о своей беременности Вера должна была сказать в иной обстановке, а она воспользовалась моментом, когда вся семья в раздрае.
Чтобы добить?
— У тебя воды отошли? — спрашиваю я.
— Что?
— Воды отошли? — тихо повторяю я.
— Нет…
— Верно, — подхожу к ней. — И тебя сейчас на роды не отвезут. И даже живота еще нет. Понимаешь, к чему я клоню?
Нет, она, похоже, не понимает.
— Во-первых, сейчас не время и
