Обещаю, больно не будет (СИ) - Коэн Даша
«Бей сильнее, дочка. Это сам Бог постучался в нашу семью и вложил в твою руку своё слово. Бей её им, пока до этой грешницы не дойдёт, что такое хорошо, а что такое плохо».
Мать запила.
Она думала, что никто не узнает. В свою церковь всё также рьяно бегала и по звонку. Но я видела, как ночью, когда бабка засыпала под сильнейшими обезболивающими, родительница спускалась в кухню и вливала в себя такое количество крепкого горячительного, что пару раз падала с табурета, матерясь похлеще любого сапожника.
И выла в голос.
А спустя две недели такой «развесёлой» жизни посадила меня перед собой и вновь приговорила.
— Ты не пойдёшь в монастырь.
— А куда пойду? — уточнила я, хотя уже знала, что именно скажет мне эта женщина.
И не ошиблась.
— Дома останешься. Через месяц школа начнётся, и я выйду на работу. А за бабушкой кому-то надо присматривать: кормить, мыть, утку ей ставить. Вот ты этим и займёшься, пока я буду зарабатывать нам на кусок хлеба.
— Вот как? — поджала я губы и хмыкнула.
— При должном уходе она проживёт годы. А тебе Бог воздаст потом за милосердие и жертвенность.
— Ещё что-то, мама? — уточнила я максимально вежливо, пытаясь не заорать в голос от этого аттракциона невиданной щедрости.
— Нет, я всё сказала. Можешь идти.
Я спорить не стала. Но уходя, поняла, что окончательно разлюбила свою мать.
Глава 7 – Пошла!
Вероника
Две последующие недели августа после того разрушительного разговора прошли будто бы в полном вакууме. Мать катилась по наклонной. Бабка нон-стопом орала от боли и проклинала всех вокруг. А я просто ждала, когда же наступит моя остановка и я сойду с этого бесконечного адского трамвая.
Луч надежды забрезжил семнадцатого августа.
Именно в этот день я получила долгожданное извещение о том, что зачислена в число студентов на бюджетное отделение. И чуть не рехнулась от счастья. Нашла ближайшее укромное местечко, села и расплакалась, не веря, что всё у меня действительно получилось. Я теперь всё могу! Сама!
Мне больше никто не нужен, чтобы стать прежней жизнерадостной девчонкой, верящей, что в мире всё-таки существуют краски, помимо той серо-чёрной мазни, что сопровождала меня всё это время. Мне не нужна мать, которая меня не любит и не ценит. Мне не нужен Басов, чтобы почувствовать себя особенной.
Мне не нужен никто! Я сделаю себя сама, слеплю новую Нику, которая никогда больше не наступит на эти ржавые грабли, в бесконечном беге за чужим одобрением. И плевать, что пока за рёбрами всё раскурочено и ещё невыносимо свербит.
Всё пройдёт. А если нет, то я на живую выкорчую из своей души всё, что ещё чувствую к парню, который вытер об меня ноги. Да, это будет непросто, но я справлюсь. Во что бы то ни стало!
На этой возвышенной ноте я и прожила остаток августа. Помогала матери по хозяйству и равнодушно взирала на то, как она уже ежедневно топит себя в бутылке. Хотя нет, однажды она меня даже повеселила.
Это был уже поздний вечер. Я только что вышла из душа и улеглась на кровать с томиком «Парфюмера», обёрнутого, от греха подальше, в обложку Священного Писания. Но не успела я прочесть и пары страниц, как услышала звонок от ворот.
Пожала плечами, решая, что мать сама с этим разберётся, но вдруг услышала её истошный вопль:
— Вера!
Закатила глаза, встала и накинула на себя халат, а затем спустилась на первый этаж, весь утопающий в ночной темноте.
— Мам?
— Иди выйди, там, наверное, Василиса пришла.
— И что сказать?
— Что меня нет! — заорала она как резаное порося, а я заглянула на кухню и пригляделась. Родительница сидела под столом на карачках и сверлила меня расширившимися от страха глазищами. Речь уже вялая. Налегла.
— Ладно, — кивнула я и пошла проверить, кого там принесло в двенадцатом часу ночи.
Но мать ошиблась. Эта была другая соседка, к которой приехали на постой гости из города. Просила до утра одолжить пару одеял и подушек. Я отказывать не стала.
— А мать где?
— В город укатила.
— А чего это?
— Свечку за здравие бабули в большом храме поставить надо бы, да запастись медикаментами, — на ходу сочиняла я, хотя мне отчаянно хотелось завести тёть Наташу в дом и продемонстрировать ей, как глубоко верует в бога моя дражайшая матушка. И кому именно она молится по вечерам — зелёному змею.
Вот бы потеха была! Похлеще моего триумфального спуска с балкона.
— Как старушка?
— Плоха. Отказывается ходить на утку и вставать с кровати тоже, а поднять нам её с матерью почти не по силам.
— Терпи, Вероника, терпи, — перекрестилась женщина, — бог терпел, и нам велел.
Я в ответ только развела руками и распрощалась с соседкой, а затем неторопливо вернулась в дом. Там картина маслом и всё та же — мать под столом, трусится как Каштанка, периодически подползая к окну и воровато в него выглядывая.
— Не вернётся?
— Думаю, нет. Я сказала, что ты укатила в город.
— Молодец. Теперь иди.
— Мам, — не послушалась я её, а упёрлась плечом в дверной косяк, сложив руки на груди, — может, хватит уже пить, а?
— А ты мне наливаешь? — тут же ощетинилась она, а затем демонстративно села за стол и наполнила рюмку. Опрокинула в себя. — Бог это за грех не сочтёт. Он милосерден и знает, почему я так поступаю. Потому что иначе просто невыносимо. Тебе этого не понять.
— Куда уж мне, — хмыкнула я, развернулась и покинула кухню, отмахиваясь от произошедшего как от назойливой мухи. Пусть топится. Это её выбор.
Свой я тоже сделала и поворачивать назад не собиралась.
Я каждый божий день, вставая утром, отсчитывала сколько осталось времени до заветного первого сентября, который в этом году выпал на пятницу. Готовилась так, чтобы никто даже близко не догадался о моих планах. А когда день «Х» наступил, то вся завибрировала от нетерпения.
Мать с самого раннего утра ушла в школу. Ей в этом году обещали доверить шефство над классом, и она должна была задержаться на работе допоздна. Стоило ей только покинуть дом, как я тут же последовала её примеру. Бесшумной тенью скользнула в кабинет и сняла картину со стены, а затем ввела нужные цифры на сейфе. Дверка щёлкнула, и я, не задумываясь, забрала свой паспорт, аттестат и остальные документы, а затем двинула на выход, не забывая прихватить с собой заранее собранный рюкзак.
Деньги на проезд я умыкнула у матери уже давно и не всей суммой сразу, чтобы не вызвать ненужных мне подозрений, а по частям. Так что всё у меня было в шоколаде.
Через двадцать минут я уже тряслась по дороге в Краснодар, где мой вуз подготовил для меня и тысячи других первокурсников красивую торжественную линейку с шарами и гирляндами. Нас познакомили с ректором и с деканами, а после весь поток повели в огромную аудиторию, где рассказали об уставе института, правилах, перспектива и трудностях обучения. Ну а как же без них, правда?
После нам провели ознакомительную экскурсию по всем корпусам института, а дальше погнали получать студенческие билеты и зачётки. И главное — койко-место в общежитии. Мне досталась просто отличная комната, которую я должна была делить со своей же одногруппницей и ещё двумя девочками с третьего курса. Все были очень милые и приветливые. Ну или мне так просто показалось после незавидного житья-бытья с матерью и бабкой, я не знаю.
Но факт был на лицо — я вырулила на очередном заносе судьбы. И теперь была готова сказать женщине, которая меня родила, «спасибо и прощай». Кто-то бы спросил у меня — зачем? А я бы ответила — она моя мать. Да, жестокая. Да, невыносимая. Да, она никогда меня не хотела и не любила.
Но она была моей мамой. Самым родным человеком в этой вселенной. И я не могла просто отмахнуться от неё, взращивая свои обиды. Я хотела быть выше всего этого дерьма.
Мне нужно было сделать всё по-человечески!
Я не была чудовищем. И не хотела им становиться.
Поэтому сразу же после всех организационных мероприятий, я поехала на автовокзал и купила билет до своего посёлка. Села в автобус и полтора часа в пути крутила в голове порядок тех правильных и нужных слов, которые я должна была сказать маме на прощание. Отрепетировала всё от и до.
