История черного лебедя (ЛП) - Крейг К. Л.
Когда подхожу чуть ближе, у меня закипает кровь от слов, которые я слышу. И мне приходится крепко сжать кулаки.
— Телка, телка. Твое имя означает телка, — фальшиво поет Томми Джонс.
Они называют ее коровой?
О, черт.
— Заткнись, — говорит Мавс ровным голосом, как будто то, что говорят эти придурки, ее не волнует. Но я-то вижу, что все наоборот, потому что зеленые глаза моей мечты превратились в узкие щелочки, а пухлые щечки стали темно-розовыми.
Если бы в этот момент кто-нибудь обратил внимание на Маверик, то подумал бы, что она просто замерзла. Но это не так. Когда ей холодно, розовый цвет на щеках становится ярче, напоминая засахаренные яблоки. Когда она смущена, это скорее легкий румянец, который начинается от линии волос девочки и исчезает под воротником ее рубашки. Ближе к оттенку ее балетных туфелек. Но когда Мавс собирается ударить кого-то в лицо, как она и поступила со мной раньше, цвет ее лица больше похож на использованную жвачку, перед тем, как весь сахар исчезнет. Самые кончики ее ушей становятся чуть темнее, напоминая малиновый соус.
И сейчас этот цвет говорит мне, что двум придуркам лучше следить за своими словами, потому что Мавс уже конкретно на взводе.
— Телка, ты хоть знаешь, что такое «телка»? — насмехается Марк Флинн, следуя примеру Дыры.
Так мы зовем Томми Джонса за его спиной, потому что тот упал в заброшенный колодец, когда ему было пять лет. Тупица думал, что сможет спуститься туда, обвязав веревкой ствол дерева. Вот только ему было всего пять. Он не мог завязать узел достаточно крепко, чтобы суметь удержаться. И пробыл в этой темной, сырой темнице почти два дня. Мальчишка чуть не умер.
Я не злой человек, и надеюсь, что Бог не поразит меня за такие мысли, но не думаю, что мир стал бы хуже, если бы в нем не было Дыры.
— Не-а… Она слишком тупая, чтобы знать, что такое телка, — издевается Дыра.
Как в замедленной съемке Маверик поднимает взгляд от ямки в снегу, которую копала. Стоя и не сводя горящих глаз с лица Томми, она неторопливо стряхивает прилипший к рукавицам снег. Я смотрю, как крошечные комочки замерзшей воды плывут по земле, понимая, что Дыра вот-вот присоединится к ним. Вероятно, лицом к лицу.
И это значит, что Мавс отправят в кабинет директора. Снова. А затем она будет наказана. Снова. Может быть, ее даже выгонят из школы, к чему девчушка уже была близка ранее. Вероятно, Маверик отстранят от учебы, потому что малой кровью это не закончится. Второклассница-семилетка сама по себе является проблемой. И в этом слове все буквы гигантские, а не только начальная «П».
— Дыра, а почему бы тебе не забиться в угол и не слизать телячий навоз со своих вонючих ботинок? — произносит Мавс, делая шаг вперед.
Говнюки.
Девчонка точно намерена драться с ними.
И не имеет значения, что она права. Дыра живет на ферме в пяти милях от города. И его ботинки ужасно воняют. Я постоянно замечаю в столовой их отвратительный запах. И обычно задерживаю дыхание, когда нахожусь рядом с Томми.
Теперь у меня есть примерно две с половиной секунды, чтобы принять решение: позволить этой сцене разыграться по определенному сценарию или же взять дело в свои руки, спасая Мавс от нее же самой. А спасать ее нужно постоянно. Но, по крайней мере, у нее есть я. Маверик нуждается во мне гораздо больше, чем догадывается на самом деле.
Поэтому я делаю единственное, что могу — то же самое, что делаю всю свою жизнь ради этой безрассудной раздражающей девчонки. Моей девчонки.
Протягиваю руку, хватаюсь за зимнюю куртку Дыры и наношу первый удар.
Глава 5
Одиннадцать с половиной месяцев назад
Маверик
Когда мне было одиннадцать, я чуть не умерла.
Это случилось в канун Нового года.
На Рождество мы с Джилли получили по паре идеально белоснежных коньков. В своей типично высокомерной манере моя сестра сунула нос в подарок, а затем забросила коньки в шкаф.
— Боже мой, Джилли, тебе, что, не нравятся коньки? Это же потрясающий подарок! — визжу я.
— Нравятся? Ненавижу холод. Моя кожа становится сухой, — отвечает она своим сопливым голосом.
Джиллиан никогда не вынимала коньки из коробки. Ну, может, лишь разок.
Я же, с другой стороны, обожала свои. Как обычно, каждая из нас получала огромное количество подарков, в которых мы не нуждались, и большинство из них, вероятно, так ни разу и не использовали. Коньки являлись наименее дорогими из моих подарков в тот год, но я дорожила ими, словно они были покрыты золотом.
Я помню то время, словно это было вчера.
И Киллиан, и Кэл очень от меня отдалились. В сентябре Киллиану исполнилось шестнадцать, и он получил водительские права. Его никогда не было рядом. Парень выпал из нашей заурядной рок-группы, которую мы (как нам тогда казалось) ловко назвали «ДеШепсом» — комбинацией наших фамилий. Но, так как он являлся барабанщиком, а кроме него никто не умел на них играть, «ДеШепс» быстро зашипел и сник.
В том году Кэл пошел в девятый класс средней школы и начал меняться. Он занимался футболом, который отнимал у него много времени. А после футбола, парень сразу же шел на баскетбол. Кэл регулярно возвращался из школы не раньше семи, а затем делал уроки. Мне везло, если мы виделись хотя бы раз в неделю.
Я ужасно скучала не только по мальчику, в которого влюбилась, но и по своему лучшему другу. Особенно запомнилось ощущение того, что я словно осталась для них маленьким ребенком, в то время как они резко выросли. Моя сестра же, напротив, неизменно вела себя, как капризная стерва, и никогда не уделяла мне времени.
Мне было одиноко. Думаю, что именно чувство одиночества подвигло меня выйти в тот день, пусть и я знала, что не должна. Я обладала достаточной сообразительностью, чтобы понимать все это.
В начале сезона было холодно и снежно, и пруды с ручьями замерзли раньше обычного. Но за две недели до Рождества резко потеплело. За несколько дней температура взлетела до пяти градусов выше нуля. А при такой погоде лед быстро тает.
Я умирала от желания опробовать свои новые коньки, каждый день умоляя об этом родителей. Но они отказали мне.
— Это небезопасно, Сердечко, — сказал тогда отец.
Он даже спрятал коньки, потому что знал меня. Отец осознавал, что я не стану слушать его и поступлю по-своему. А мне были известны все его тайники. Потребовалось всего три минуты, чтобы найти коробку в сарае, на верхней полке, за ящиком с украшениями для Хэллоуина.
Так что в то утро, когда он отправился охотиться на оленей, а моя мать пыталась отойти от новогоднего похмелья, я связала шнурки коньков, перекинула их через плечо и отправилась в путь.
Когда я была ребенком, то обожала уединение сельской Айовы, особенно потому, что мы жили на двадцати акрах земли, на окраине города. Прямо по соседству с Шепардами.
Мне нравилась тишина. Покой. Свобода. Я ощущала умиротворение внутри, даже когда просто сидела и вдыхала свежий воздух. Мне нравился цвет неба, стрекотание сверчков, потрескивание костров по ночам. Жизнь в сельской местности помогала чувствовать себя цельной и настоящей. Это был баланс, который я не могла больше найти нигде.
И в тот день, в ту секунду, когда пересекла открытый участок и ступила в густой лес за нашим домом, скрывший меня от реального мира, то почувствовала себя лучше. Ощутила спокойствие. Как будто вошла в зачарованный сон.
Катание на коньках тогда казалось именно тем, что мне было необходимо.
Воспоминания о том, что произошло дальше, довольно расплывчаты.
Помню волнение, когда вышла из-за деревьев и оглядела свой личный рай. Вспоминаю трепет, который пробежал по мне, когда я туго зашнуровала коньки вокруг лодыжек. И до сих пор не забыла, каким тёплым был воздух в тот день, пусть мои щеки и стягивало от холода, напоминая, что зима еще не закончилась. Текстура гладкого льда, когда я впервые на него ступила, все еще иногда всплывает в моей памяти.
