Предатель. Ты не узнаешь о дочери (СИ) - Янова Екатерина

Следуя указателям, иду к терминалу посадки. Встаю в длинную очередь.

Когда передо мной остается всего три человека, к горлу резко подкатывает тошнота. Чертова паста, зачем я ее только съела!

Оборачиваюсь, туалет близко. Бегу туда, влетаю в первую свободную кабинку и извергаю все съеденное. Долго пытаюсь отдышаться, пока не становится немного легче. Достаю влажные салфетки, вытираю губы. Выхожу, смотрюсь в зеркало. Бледная, глаза огромные. Поправляю слегка потекшую тушь.

Глубоко вдыхаю, собираюсь с духом, выхожу. И вдруг натыкаюсь взглядом на Сергея.

Боже, он все же нашел меня! Паника и ужас захлестывают мгновенно, ноги становятся ватными.

Он смотрит прямо на меня горящим взглядом, поза агрессивная, губы поджаты. Сергей явно зол.

Делает шаг ко мне, я отступаю назад, оглядываюсь. Между нами метра три.

– Не вздумай бежать, – цедит он сквозь зубы. – Нам нужно поговорить.

– Нам не о чем разговаривать! – голос ломается.

– Зато мне есть, что тебе сказать!

– Оставь эти разговоры для любовницы, – вздергиваю подбородок.

– Об этом мы тоже поговорим, но потом. Сейчас важно другое!

Делает еще шаг ко мне, я отскакиваю.

– Лиза, ты что, меня боишься? – вдруг замирает он.

– Сережа…, – пытаюсь подобрать какие-то слова, но их нет. Я ничего не понимаю. Нервно оглядываюсь на терминал, где заканчивается посадка на мой рейс.

Вдруг из-за угла выворачивают двое людей в форме, останавливаются позади моего мужа.

– Туманов Сергей Леонидович? – обращаются они к нему.

И пока муж оборачивается, я несусь в сторону терминала.

– Лиза, стой, – бросается он ко мне, но люди в форме мгновенно хватают его, пытаясь заломить руки. – Лиза! – зовет меня муж, вырывается из захвата, бьет полицейского кулаком в челюсть, но второй сбивает Сергея с ног, ему заламывают руки, гремят наручники.

Я же с ужасом взираю на эту картину.

Мне страшно и душа болит за Сергея. Он ведь еще не стал для меня чужим, сердце по привычке отзывается. У него сейчас такие раненые больные глаза, и я четко вижу, что его губы шепчут “Прости!”

Но я не прощу! Приоритеты теперь у меня другие! Я четко понимаю, что оставшись, буду под ударом. Я должна думать сейчас только ребенке, о котором он, надеюсь, никогда не узнает!

Бросаю последний взгляд на Сергея, отрицательно качая головой. Надеюсь, он все поймет!

Разворачиваюсь и иду к самолету, который должен унести меня в новую жизнь!

Глава 7.

– Соня! Нет! – бегу к дочери, пытаясь предотвратить катастрофу.

Конечно же, не успеваю. Соня умудряется вытащить кисточку из баночки жёлтой краски и смачно ею мазнуть себе по уху.

– Ну, Соня! – приседаю перед ней расстроено.

Краска растеклась по столику, и сейчас жирными каплями падает на пол. Пытаюсь отобрать кисточку у маленькой шкодины, но она не отдаёт.

– Дя-дя-дя! – требовательно хмурится, пряча кисть за спину, пачкая ещё и кофточку, отползает от меня, садится и пытается откусить кусочек кисти.

– Соня, это ка-ка! Нельзя в рот! – перехватываю её ручку прежде, чем краска попадает на её губёшки.

– Дя-дя-дя! – капризно.

– Доченька, милая, почему ты поспала так мало, – хнычу я, поднимая малышку на руки.

Я должна была успеть дорисовать картину. Мне её завтра отдавать заказчику, а там ещё столько всего не доделано!

Но планировать что-то, когда у тебя маленький ребёнок – бесполезно!

Соня лучше знает, когда маме нужно работать, а когда заниматься моим главным сокровищем – ею!

Кое-как забираю кисть из цепких пальчиков, Соня начинает обиженно всхлипывать, а потом и вовсе рыдает в голос, пока я отмываю её от краски.

– Ну всё, маленькая моя, не плачь, мама больше не будет бросать свои баночки без присмотра, обещаю, – поглаживаю мою крошку по голове.

Даю ей в руки резиновый прорезыватель для зубов, прикусывает, жалобно всхлипывает.

Ох уж эти зубки, когда они уже вылезут!

Понимаю, что мы только в начале этого сложного пути. Пробую лобик малышки – горячий. Опять температура.

Меряю, тридцать семь и пять, не критично, но теперь понятно, почему Соня капризничает и кушать отказывается.

Грудь распирает от молока, но малышка упрямо отворачивается.

Придётся опять сцеживать, а потом кормить её из бутылки. Хотя Соне уже одиннадцать месяцев, а я планировала после года отучать её от груди. Вот, возможно, придётся сделать это раньше.

Как будто услышав мои крамольные мысли, дочь пытается задрать вверх мою домашнюю футболку.

– Что, жалко отдавать? – смеюсь я.

– Тя-тя-тя! – объясняет Соня, преданно заглядывая мне в глаза.

– Это тя-тя! Согласна! Давай покушаем! – помогаю дочери пристроиться поудобнее, качаю её, напевая песенку.

Может, заснёт сейчас, и я успею закончить срочную работу.

А ещё нужно приготовить малышке кашу на вечер и постирать её вещи. Машинка стиральная у нас сломалась неделю назад, и это, на самом деле, катастрофа.

На мастера у меня просто нет лишних денег, всё расписано до копейки. Вот если получу за заказ, то первым делом починим машинку. Но чтобы их получить – картину нужно дорисовать, да ещё и чтобы понравилось. А там такая капризная барышня с “аристократическими” запросами. Ей, видите ли, нужен пейзаж в стиле Прованс, но при этом она потребовала добавить столько пошлых деталей, что картина потеряла своё очарование. Теперь на переднем плане у нас жёлтые тюльпаны, того самого вырвиглаз цвета, которым Соня покрасила себе ухо.

Ну что ж, зато он хорошо гармонирует со шторами в их безвкусной гостиной. А это для заказчицы главное!

Соня засыпает, а я до поздней ночи вожусь с прорисовкой злосчастных тюльпанов. Хорошо, что на картине не будет моего имени. Эта не та работа, которой я хотела бы гордиться…

Взгляд падает на другой холст. Вот его я рисовала с душой. А точнее, туда я вложила всю свою боль, тоску, обиду.

Это пейзаж, который открывался из большого окна в гостиной нашего дома с Сергеем.

Желтеющие листья клёна, резные белые качели под ним, вдалеке беседка, увитая плющом.

Когда-то я мечтала, что на этих качелях будет заливаться смехом наша дочь, а рядом мы бы обязательно поставили песочницу и детский бассейн летом. Но этому не суждено было сбыться, как и увидеть мне этот клён ещё раз в зелёном наряде. В моей памяти он остался одиноким, холодным, обдуваемым всеми ветрами. Как и я теперь…

Через пару дней эта картина отправится на выставку в галерею. Мне жаль отдавать именно её, но я так решила. Хватит смотреть и вспоминать… Слишком многое она поднимает в душе из того, что давно следует забыть…

После побега, как и советовала Маша, я решила затеряться в маленьком городке.

В первые недели меня сводила с ума паранойя. Всё время казалось, что кто-то преследует меня. Я плохо спала ночами, постоянно оглядывалась в панике, прислушивалась к каждому шороху. Поэтому переезжала я несколько раз в самые разные города России. Пока не попала сюда - в небольшой, но красивый город на Кавказе.

Меня вдруг поманили горы, они же помогли мне обрести хоть какой-то душевный покой. Да и бегать дальше мне уже не позволяло состояние здоровья.

Беременность протекала сложно, почти половину срока я пролежала на сохранении.

Зато в больнице я познакомилась с хорошими людьми. Одна из медсестёр в отделении, где я лежала, оказалась отзывчивой, потрясающей женщиной. Мы с ней подружились.

Зоя Павловна теперь Сонечку называет внученькой, а меня – дочкой. Если бы не она, даже не знаю, как бы я выживала.

Эта женщина очень помогла мне с малышкой в первые месяцы после её рождения. Соня много болела, плохо кушала, да и сама я долго отходила после тяжёлых родов.

Я вообще долго отходила. Буквально училась заново жить. Привыкала к самостоятельности, к мысли, что теперь я одна и надеяться мне не на кого.

Это было больно и тяжело. Я осознала, от скольких проблем меня защищал мой муж, как сложно выживать одной, и как сильно я привыкла к его заботе. Но всё это мелочи.