Три дня с миллиардером - Лея Кейн
— Катерина, познакомься, это Алика, — представляет он ее мне, поставив на ноги, но не выпуская из объятий. — Сестренка моя.
— Привет, — улыбается она мне, сверкнув брекетами с блестящими камешками. Небось тоже бриллианты. — Я ждала вас вечером.
— Нас? — вырывается у меня, но тут же прикусываю язык. Я никто, чтобы задавать вопросы, даже касающиеся меня. Надо стать тише и благодарнее. Убедить Громова, что не помчусь в полицию, вернув себе свободу.
Алика опускает взгляд, разглядывая мои руки в очевидном поиске кольца. До меня доходит, за кого она меня приняла. Сестренка Громова явно незнакома с Инессой, даже имени ее не знает.
— Долгая история, — отвечает ей брат. — Дома кто есть?
Она мотает головой.
— Родители только вечером вернутся, а Ринат с час назад на какую-то срочную сделку уехал.
— С кольцом? — спрашивает Громов, посерьезнев.
— Вроде да, — кивает Алика, вгоняя меня в ступор этим странным разговором.
— Разберемся. Подбери Катерине какую-нибудь свою шмотку. У вас вроде размер один. — Он дотягивается до меня, отодвигает прижатую к груди сумку, в которую я вцепляюсь, как в спасательный круг, и с треском ткани отрывает бейджик. — Пойдем. Гостьей будешь.
Ускользнуть от него не получается. Его физическая реакция куда скоростнее моей мозговой. Отпустив сестру, снова хватает меня за руку, стискивает и тянет в дом. Я и правда на поводке. Во всех смыслах.
Голова кружится. Каждый мой шаг стучит в ней отбойным молотком. Бум. Бум. Бум. Обновляет багровые картины перед глазами, даже светлую переднюю мигом покрывая темными расползающимися пятнами и брызгами. Пышный интерьер из самых дорогих и редких материалов не вызывает у меня должного восторга. Мне здесь плохо. Трудно дышать. Еще труднее думать.
Антон вводит меня в просторную гостиную, обставленную итальянскими диванами, и все внимание уделяет бару на колесиках. Позвякивая бутылками, интересуется:
— Выпьешь?
— Нет, спасибо, — буквально выковыриваю из себя каждый слог, поглядывая на диван, но не рискуя сесть даже на его краешек. — Я уже выпила твоего шампанского.
— Правильно. Бухать — это не твое. — Громов выбирает бутылку, наливает себе пару глотков янтарного пойла и, бултыхая его, выпрямляется передо мной.
Не могу смотреть на него. С каждой минутой он кажется страшнее и опаснее. Особенно когда так близко. Буквально в шаге. На расстоянии вытянутой руки.
Брожу взглядом по гостиной, цепляюсь им за фотографии на стене. Они крупные, яркие, профессиональные. Громовы не стесняются выставлять сытую жизнь напоказ, наоборот, намеренно делают это.
— У тебя есть брат? — Всматриваюсь в фотографию, на которой Антон и Алика в компании молодого мужчины с взъерошенными волосами и брутальной щетиной.
— Ринат. — Громов делает глоток и расслабленно выдыхает.
— Вы непохожи. Все трое, — замечаю я. Болтаю, лишь бы не торчать в обволакивающей тишине. Иначе свихнусь, сорвусь, разрыдаюсь.
— Мы неродные.
Резко переключаюсь на Громова. Он опустошает бокал и ставит его на полку.
— Что, все трое?
— Угу, — мычит, дернув уголком рта. — Никогда не слышала об усыновлении?
— Просто не ожидала. Тебя рано усыновили, да?
Громов потирает шею, разминает и устремляет взор на ту самую фотографию, где он с братом и сестрой перед дымящимся мангалом.
— В одиннадцать.
— В одиннадцать месяцев?
Жалит меня пронзительным взглядом, ответив:
— Лет.
С ума сойти! Он в этой семье с одиннадцати лет, а ведет себя так, словно прирожденный мажор. Судья. Палач. Мясник. Хотя вероятно, его родители вообще не в курсе, чем занимается их приемный сын.
— Волосы у тебя красивые, Катерина, — меняет не только тему, но и тон. Становится шелковым, почти нежным.
Наверное, я должна запрыгать от радости, что ему хотя бы мои волосы нравятся. Только они меня не спасут, если Громову вздумается и меня доставить к предкам.
— Рин, а ты что носишь? — В гостиную входит Алика, держа в обеих руках груду разноцветной одежды.
— Рин? — шевельнув бровью, спрашивает ее брат.
— Катя, Катерина, Рина… — Небрежно пожимает плечом девушка. — Или тебе не нравится? — Чуть выпучивает глаза.
— Да нет, все нормально, — киваю я. — Меня так в школе называли.
— Рина? — опять переспрашивает Антон.
Ответила бы ему: «А ты думал, моей кличкой было Чудо в перьях?», — но как-то мне слегка не до стеба. Язык не поворачивается.
— Смотри, — берет все внимание на себя Алика, — тут платье, майка, шорты, брюки, блузка… На твой выбор. Могу еще шкаф потрясти.
— Нет, все нормально. Я возьму брю…
— Шорты с майкой, — не дает мне договорить Громов.
Сжавшись, послушно киваю и впервые натягиваю на лицо вымученную улыбку:
— Да, шорты с майкой. Вполне подойдет.
— Держи! — Алика протягивает мне одежду и выжидающе смотрит. — Тебя проводить в комнату для гостей?
Но рука Громова, уж больно туго обвившая мою шею, бесцеремонно и по-хозяйски, будто он сейчас меня придушит, вынуждает его сестренку заговорщицки улыбнуться.
— О, все поняла, не лезу. Пойду собираться. У меня сегодня аэробика.
Выпорхнув из гостиной, снова оставляет нас наедине.
Не дыша, жму к груди сумку и пахнущие свежим гелем для стирки вещи, считаю секунды своей жизни и жду, когда Громов меня отпустит. А он не спешит. Более того, приближается вплотную, своей крепкой грудью касается моего плеча, горячим бедром — ноги, и смакует мою дрожь.
Все… Я не выдерживаю… Слезы выплескиваются потоком. Зубы снова стучат. Я сжимаю челюсти, заглушая крик, которым безмолвно давлюсь. Пытаюсь вдохнуть носом, но эта проклятая рука на шее кажется удавкой. Не только перекрывает кислород. Она меня обжигает. Ощущение, будто кожа уже пузырится. Настолько мучителен контакт с этим безжалостным душегубом.
— Ри-и-ина, — выдыхает он мне в ухо. — Ты что же, напугалась, крошка?
Зажмурившись, трясу головой и бормочу:
— Антон, пожалуйста, не убивай меня. Умоляю. Я никому ничего не скажу. Я жить хочу. Мне всего двадцать один. Я жизни толком не видела. У меня еще даже мужчины не было. Я о любви мечтаю. О настоящей. О семье. О детях. Мир посмотреть…
— Эй-эй-эй, полегче, — тормозит он меня, ослабив плотное кольцо на моей шее. Разворачивает меня к себе, схватив за плечи и сдавив их своими железными
